Белая гвардия по главам. Иллюзии и несбыточные надежды

Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.
- Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран!
«Капитанская дочка»

И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...

Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.

Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты?

Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе.

Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней, и дьякон, лиловый лицом и шеей, весь ковано-золотой до самых носков сапог, скрипящих на ранту, мрачно рокотал слова церковного прощания маме, покидающей своих детей.

Алексей, Елена, Тальберг и Анюта, выросшая в доме Турбиной, и Николка, оглушенный смертью, с вихром, нависшим на правую бровь, стояли у ног старого коричневого святителя Николы. Николкины голубые глаза, посаженные по бокам длинного птичьего носа, смотрели растерянно, убито. Изредка он возводил их на иконостас, на тонущий в полумраке свод алтаря, где возносился печальный и загадочный старик бог, моргал. За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались, когда наступило облегчение?

Улетающий в черное, потрескавшееся небо бог ответа не давал, а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.

Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец. И маму закопали. Эх... эх...

Много лет до смерти, в доме № 13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади «Саардамский Плотник», часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.

Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, - все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:

Дружно... живите.

Но как жить? Как же жить?

Алексею Васильевичу Турбину, старшему - молодому врачу - двадцать восемь лет. Елене - двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу - тридцать один, а Николке - семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну, думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее и щетинистей.

Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала детям:

А им придется мучиться и умирать...

Итак, был белый, мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине. Уже отсвет рождества чувствовался на снежных улицах. Восемнадцатому году скоро конец.

Над двухэтажным домом № 13, постройки изумительной (на улицу квартира Турбиных была на втором этаже, а маленький, покатый, уютный дворик - в первом), в саду, что лепился под крутейшей горой, все ветки на деревьях стали лапчаты и обвисли. Гору замело, засыпало сарайчики во дворе - и стала гигантская сахарная голова. Дом накрыло шапкой белого генерала, и в нижнем этаже (на улицу - первый, во двор под верандой Турбиных - подвальный) засветился слабенькими желтенькими огнями инженер и трус, буржуй и несимпатичный, Василий Иванович Лисович, а в верхнем - сильно и весело загорелись турбинские окна.

В сумерки Алексей и Николка пошли за дровами в сарай.

Эх, эх, а дров до черта мало. Опять сегодня вытащили, смотри.

Из Николкиного электрического фонарика ударил голубой конус, а в нем видно, что обшивка со стены явно содрана и снаружи наскоро прибита.

Вот бы подстрелить чертей! Ей-богу. Знаешь что: сядем на эту ночь в караул? Я знаю - это сапожники из одиннадцатого номера. И ведь какие негодяи! Дров у них больше, чем у нас.

А ну их... Идем. Бери.

Ржавый замок запел, осыпался на братьев пласт, поволокли дрова. К девяти часам вечера к изразцам Саардама нельзя было притронуться.

Замечательная печь на своей ослепительной поверхности несла следующие исторические записи и рисунки, сделанные в разное время восемнадцатого года рукою Николки тушью и полные самого глубокого смысла и значения:

Если тебе скажут, что союзники спешат к нам на выручку, - не верь. Союзники - сволочи. Он сочувствует большевикам.

Рисунок: рожа Момуса.

Рисунок красками: голова с отвисшими усами, в папахе с синим хвостом.

«Бей Петлюру!»

Руками Елены и нежных и старинных турбинских друзей детства - Мышлаевского, Карася, Шервинского - красками, тушью, чернилами, вишневым соком записано:

Елена Васильевна любит нас сильно. Кому - на, а кому - не. Леночка, я взял билет на Аиду. Бельэтаж № 8, правая сторона. 1918 года, мая 12 дня я влюбился. Вы толстый и некрасивый. После таких слов я застрелюсь...

Старший Турбин, светловолосый молодой человек, заметно постаревший и помрачневший после 25 октября 1917 года, в синих рейтузах и мягких новых туфлях сидел в кресле. У его ног на скамейке разместился Николка с любимой подругой - гитарой, издававшей только один звук: «трень». Только «трень», потому что дальше была неизвестность. В Городе было «тревожно, туманно и плохо»... Плечи Николки украшали унтер-офицерские погоны с белыми нашивками, а на рукаве красовался остроуглый трехцветный шеврон. Младший Турбин входил в третий отдел первой пехотной дружины, которая вот уже четвертый день продолжала формироваться в связи с предстоящими событиями.

Но, несмотря на все эти события, в столовой, в сущности говоря, прекрасно. Жарко, уютно, кремовые шторы задернуты. И жар согревает братьев, рождает истому.

Старший бросает книгу, тянется.

А ну-ка, сыграй «Съемки»...

Трень-та-там... Трень-та-там...

Старший начинает подпевать. Глаза мрачны, но в них зажигается огонек, в жилах - жар. Но тихонько, господа, тихонько, тихонечко...

Елена раздвинула портьеры, и в черном просвете показалась ее рыжеватая голова. Братьям послала взгляд мягкий, а на часы очень и очень тревожный. Оно и понятно. Где же, в самом деле, Тальберг? Волнуется сестра.

Хотела, чтобы это скрыть, подпеть братьям, но вдруг остановилась и подняла палец.

Погодите. Слышите?

Оборвала рота шаг на всех семи струнах: сто-ой! Все трое прислушались и убедились - пушки. Тяжело, далеко и глухо. Вот еще раз: бу-у... Николка положил гитару и быстро встал, за ним, кряхтя, поднялся Алексей.

В гостиной-приемной совершенно темно. Николка наткнулся на стул. В окнах настоящая опера «Ночь под рождество» - снег и огонечки. Дрожат и мерцают. Николка прильнул к окошку. Из глаз исчез зной и училище, в глазах - напряженнейший слух. Где? Пожал унтер-офицерскими плечами.

Черт его знает. Впечатление такое, что будто под Святошиным стреляют. Странно, не может быть так близко.

Алексей во тьме, а Елена ближе к окошку, и видно, что глаза ее черно-испуганны. Что же значит, что Тальберга до сих пор нет? Старший чувствует ее волнение и поэтому не говорит ни слова, хоть сказать ему и очень хочется. В Святошине. Сомнений в этом никаких быть не может. Стреляют в двенадцати верстах от города, не дальше. Что за штука?

Николка взялся за шпингалет, другой рукой прижал стекло, будто хочет выдавить его и вылезть, и нос расплющил.

Хочется мне туда поехать. Узнать, в чем дело...

Ну да, тебя там не хватало...

Елена говорит в тревоге. Вот несчастье. Муж должен был вернуться самое позднее, слышите ли, - самое позднее, сегодня в три часа дня, а сейчас уже десять.

В молчании вернулись в столовую. Гитара мрачно молчит. Николка из кухни тащит самовар, и тот поет зловеще и плюется. На столе чашки с нежными цветами снаружи и золотые внутри, особенные, в виде фигурных колонок. При матери, Анне Владимировне, это был праздничный сервиз в семействе, а теперь у детей пошел на каждый день. Скатерть, несмотря на пушки и на все это томление, тревогу и чепуху, бела и крахмальна. Это от Елены, которая не может иначе, это от Анюты, выросшей в доме Турбиных. Полы лоснятся, и в декабре, теперь, на столе, в матовой, колонной, вазе голубые гортензии и две мрачных и знойных розы, утверждающие красоту и прочность жизни, несмотря на то, что на подступах к Городу - коварный враг, который, пожалуй, может разбить снежный, прекрасный Город и осколки покоя растоптать каблуками. Цветы. Цветы - приношение верного Елениного поклонника, гвардии поручика Леонида Юрьевича Шервинского, друга продавщицы в конфетной знаменитой «Маркизе», друга продавщицы в уютном цветочном магазине «Ниццкая флора». Под тенью гортензий тарелочка с синими узорами, несколько ломтиков колбасы, масло в прозрачной масленке, в сухарнице пила-фраже и белый продолговатый хлеб. Прекрасно можно было бы закусить и выпить чайку, если б не все эти мрачные обстоятельства... Эх... эх...

На чайнике верхом едет гарусный пестрый петух, и в блестящем боку самовара отражаются три изуродованных турбинских лица, и щеки Николкины в нем, как у Момуса...

В глазах Елены тоска, и пряди, подернутые рыжеватым огнем, уныло обвисли.

Застрял где-то Тальберг со своим денежным гетманским поездом и погубил вечер. Черт его знает, уж не случилось ли, чего доброго, что-нибудь с ним?.. Братья вяло жуют бутерброды. Перед Еленою остывающая чашка и «Господин из Сан-Франциско»...

Николка наконец не выдерживает:

Желал бы я знать, почему так близко стреляют? Ведь не может же быть...

Сам себя прервал и исказился при движении в самоваре. Пауза. Стрелка переползает десятую минуту и - тонк-танк - идет к четверти одиннадцатого.

Потому стреляют, что немцы - мерзавцы, - неожиданно бурчит старший.

Елена поднимает голову на часы и спрашивает:

Неужели, неужели они оставят нас на произвол судьбы? - Голос ее тосклив.

Братья, словно по команде, поворачивают головы и начинают лгать.

Ничего не известно, - говорит Николка и обкусывает ломтик.

Это я так сказал, гм... предположительно. Слухи.

Нет, не слухи, - упрямо отвечает Елена, - это не слух, а верно; сегодня видела Щеглову, и она сказала, что из-под Бородянки вернули два немецких полка.

Подумай сама, - начинает старший, - мыслимое ли дело, чтобы немцы подпустили этого прохвоста близко к городу? Подумай, а? Я лично решительно не представляю, как они с ним уживутся хотя бы одну минуту. Полнейший абсурд. Немцы и Петлюра. Сами же они его называют не иначе, как бандит. Смешно.

Ах, что ты говоришь. Знаю я теперь немцев. Сама уже видела нескольких с красными бантами. И унтер-офицер пьяный с бабой какой-то. И баба пьяная.

Ну мало ли что? Отдельные случаи разложения могут быть даже и в германской армии...

Стрелка остановилась на четверти, часы солидно хрипнули и пробили - раз, и тотчас же часам ответил заливистый, тонкий звон под потолком в передней.

Слава богу, вот и Сергей, - радостно сказал старший.

Это Тальберг, - подтвердил Николка и побежал отворять.

Елена порозовела, встала.

Но это оказался вовсе не Тальберг. Три двери прогремели, и глухо на лестнице прозвучал Николкин удивленный голос. Голос в ответ. За голосами по лестнице стали переваливаться кованые сапоги и приклад. Дверь в переднюю впустила холод, и перед Алексеем и Еленой очутилась высокая, широкоплечая фигура в шинели до пят и в защитных погонах с тремя поручичьими звездами химическим карандашом. Башлык заиндевел, а тяжелая винтовка с коричневым штыком заняла всю переднюю.

Здравствуйте, - пропела фигура хриплым тенором и закоченевшими пальцами ухватилась за башлык.

Николка помог фигуре распутать концы, капюшон слез, за капюшоном блин офицерской фуражки с потемневшей кокардой, и оказалась над громадными плечами голова поручика Виктора Викторовича Мышлаевского. Голова эта была очень красива, странной и печальной и привлекательной красотой давней, настоящей породы и вырождения. Красота в разных по цвету, смелых глазах, в длинных ресницах. Нос с горбинкой, губы гордые, лоб бел и чист, без особых примет. Но вот один уголок рта приспущен печально, и подбородок косовато срезан так, словно у скульптора, лепившего дворянское лицо, родилась дикая фантазия откусить пласт глины и оставить мужественному лицу маленький и неправильный женский подбородок.

Откуда ты?

Осторожнее, - слабо ответил Мышлаевский, - не разбей. Там бутылка водки.

Николка бережно повесил тяжелую шинель, из кармана которой выглядывало горлышко в обрывке газеты. Затем повесил тяжелый маузер в деревянной кобуре, покачнув стойку с оленьими рогами. Тогда лишь Мышлаевский повернулся к Елене, руку поцеловал и сказал:

Из-под Красного Трактира. Позволь, Лена, ночевать. Не дойду домой.

Ах, боже мой, конечно.

Мышлаевский вдруг застонал, пытался подуть на пальцы, но губы его не слушались. Белые брови и поседевшая инеем бархатка подстриженных усов начали таять, лицо намокло. Турбин-старший расстегнул френч, прошелся по шву, вытягивая грязную рубашку.

Ну, конечно... Полно. Кишат.

С приходом Мышлаевского все в доме оживились. Елена попросила Николку зажечь колонку, сама забегала и зазвенела ключами. Турбин и Николка стащили с Мышлаевского узкие сапоги с пряжками на икрах, развернули портки. Френч, для устранения вшей, был вывешен на веранду. Мышлаевский, в одной грязной сорочке, выглядел больным и жалким.

Что же это за подлецы! - закричал Турбин. - Неужели же они не могли дать вам валенки и полушубки?

Ва...аленки, - плача, передразнил Мышлаевский, - вален...

Руки и ноги в тепле взрезала нестерпимая боль. Услыхав, что Еленины шаги стихли в кухне, Мышлаевский яростно и слезливо крикнул:

Сипя и корчась, повалился и, тыча пальцем в носки, простонал:

Снимите, снимите, снимите...

Пахло противным денатуратом, в тазу таяла снежная гора, от винного стаканчика водки поручик Мышлаевский опьянел мгновенно до мути в глазах.

Неужели же отрезать придется? Господи... - Он горько закачался в кресле.

Ну, что ты, погоди. Ничего... Так. Приморозил большой. Так... отойдет. И этот отойдет.

Николка присел на корточки и стал натягивать чистые черные носки, а деревянные, негнущиеся руки Мышлаевского полезли в рукава купального мохнатого халата. На щеках расцвели алые пятна, и, скорчившись, в чистом белье, в халате, смягчился и ожил помороженный поручик Мышлаевский. Грозные матерные слова запрыгали в комнате, как град по подоконнику. Скосив глаза к носу, ругал похабными словами штаб в вагонах первого класса, какого-то пол- ковника Щеткина, мороз, Петлюру, и немцев, и метель и кончил тем, что самого гетмана всея Украины обложил гнуснейшими площадными словами...

Алексей и Николка смотрели на согревающегося поручика. Мышлаевский возмущенно рассказывал о последних событиях. В то время как гетман отсиживался во дворце, взвод, в который он входил, почти сутки провел на морозе, в снегу, расположившись цепью: «на сто саженей - офицер от офицера». Турбин прервал поручика, спросив, кто находится под Трактиром. Мышлаевский махнул рукой и ответил, что он все равно ничего не поймет. Всего под Трактиром было сорок человек. Приехал полковник Щепкин и объявил, что вся надежда Города на офицеров. По- просил оправдать доверие родины и в случае появления неприятеля приказал переходить в наступление, пообещав при этом через шесть часов прислать смену. После этого полковник уехал на машине со своим адъютантом, а офицеры остались на морозе. Едва выдержали до утра - обещанная смена не появилась. Костры разжечь не могли - поблизости находилась деревушка. Ночью чудилось - ползком приближается неприятель. Мышлаевский зарылся в снег, стараясь не заснуть. Под утро не выдержал и задремал. Спасли пулеметы. Когда послышались звуки орудий, поручик поднялся. Офицеры подумали, что пожаловал Петлюра, стянули цепь и начали перекликаться. В случае приближения неприятеля решили сбиться в кучу, отстреливаться и отходить на Город. Но вскоре наступила тишина. Офицеры по три человека стали бегать в Трактир греться. Смена - две тысячи хорошо одетых юнкеров с пулеметной командой - пришла только сегодня в два часа дня. Привел их полковник Най-Турс.

При упоминании имени полковника Николка вскричал: «Наш, наш!». А Мышлаевский продолжал рассказ. Глянули юнкера на офицеров и ужаснулись - думали здесь стоит две роты с пулеметами. Позднее выяснилось, что под утро на Серебрянку наступала банда в тысячу человек, но батарея с Поста-Волынского обстреляла их, и они, не доведя наступление до конца, удалились в неизвестном направлении. Сменившись, офицеры не досчитались четырех человек: двое замерзли, а двое отморозили ноги. Мышлаевского с поручиком Красиным послали в Попелюху, что под Тракти- ром, за санями, чтобы перевезти обмороженных. В деревне не было ни единой души. Навстречу им вышел лишь какой-то дед с клюкой. Посмотрел он на поручиков и обрадовался. Но сани давать отказался, сказал, что офицеры все сани угнали их на фронт, а «хлопцы» все убежали к Петлюре. Оказывается, он принял поручиков за петлюровцев. Мышлаевский схватил деда, тряхнул его со словами: «Сейчас ты узнаешь, как до Петлюры бегают!» и пригрозил расстрелять. Дед сразу же прозрел и быстро нашел поручикам лошадей и повозку.

На Пост Мышлаевский с Красиным попали, когда уже начало смеркаться. Там творилось что-то невообразимое: на путях стояли четыре неразвернутые батареи, снарядов не было, никто ничего не знал, а главное, не хотели брать мертвых, говорили, чтобы их везли в Город. Поручики рассвирепели, Красин чуть не застрелил какого-то штабного. К вечеру удалось найти вагон Щепкина. Но «холуй денщицкого типа» отказался пропустить их, сказал, что начальство спит и никого не принимает. Мышлаевский и Красин подняли грохот, что из всех купе вылезли люди. Среди них был и Щепкин. Он сразу же «заегозил», велел принести щей и коньяку, пообещал разместить их на отдых. На этом месте рассказ Мышлаевского прервался, он сонно пробормотал, что отряду дали теплушку и печку; его (Мышлаевского) Щеткин пообещал откомандировать в Город, в штаб генерала Картузова. После этого поручик выронил папиросу изо рта, откинулся и сразу заснул.

Вот так здорово, - сказал растерянный Николка.

Где Елена? - озабоченно спросил старший. - Нужно будет ему простыню дать, ты веди его мыться.

Елена же в это время плакала в комнате за кухней, где за ситцевой занавеской, в колонке, у цинковой ванны, металось пламя сухой наколотой березы. Хриплые кухонные часишки настучали один- надцать. И представился убитый Тальберг. Конечно, на поезд с деньгами напали, конвой перебили, и на снегу кровь и мозг. Елена сидела в полумгле, смятый венец волос пронизало пламя, по щекам текли слезы. Убит. Убит...

И вот тоненький звоночек затрепетал, наполнил всю квартиру. Елена бурей через кухню, через темную книжную, в столовую. Огни ярче. Черные часы забили, затикали, пошли ходуном.

Но Николка со старшим угасли очень быстро после первого взрыва радости. Да и радость-то была больше за Елену. Скверно действовали на братьев клиновидные, гетманского военного министерства погоны на плечах Тальберга. Впрочем, и до погон еще, чуть ли не с самого дня свадьбы Елены, образовалась какая-то трещина в вазе турбинской жизни, и добрая вода уходила через нее незаметно. Сух сосуд. Пожалуй, главная причина этому в двухслойных глазах капитана генерального штаба Тальберга, Сергея Ивановича...

Эх-эх... Как бы там ни было, сейчас первый слой можно было читать ясно. В верхнем слое простая человеческая радость от тепла, света и безопасности. А вот поглубже - ясная тревога, и привез ее Тальберг с собою только что. Самое же глубокое было, конечно, скрыто, как всегда. Во всяком случае, на фигуре Сергея Ивановича ничего не отразилось. Пояс широк и тверд. Оба значка - академии и университета - белыми головками сияют ровно. Поджарая фигура поворачивается под черными часами, как автомат. Тальберг очень озяб, но улыбается всем благосклонно. И в благосклонности тоже сказалась тревога. Николка, шмыгнув длинным носом, первый заметил это. Тальберг, вытягивая слова, медленно и весело рассказал, как на поезд, который вез деньги в провинцию и который он конвоировал, у Бородянки, в сорока верстах от Города, напали - неизвестно кто! Елена в ужасе жмурилась, жалась к значкам, братья опять вскрикивали «ну-ну», а Мышлаевский мертво храпел, показывая три золотых коронки.

Кто ж такие? Петлюра?

Елена торопливо ушла вслед за ним на половину Тальбергов в спальню, где на стене над кроватью сидел сокол на белой рукавице, где мягко горела зеленая лампа на письменном столе Елены и стояли на тумбе красного дерева бронзовые пастушки на фронтоне часов, играющих каждые три часа гавот.

Неимоверных усилий стоило Николке разбудить Мышлаевского. Тот по дороге шатался, два раза с грохотом зацепился за двери и в ванне заснул. Николка дежурил возле него, чтобы он не утонул. Турбин же старший, сам не зная зачем, прошел в темную гостиную, прижался к окну и слушал: опять далеко, глухо, как в вату, и безобидно бухали пушки, редко и далеко.

Елена рыжеватая сразу постарела и подурнела. Глаза красные. Свесив руки, печально она слушала Тальберга. А он сухой штабной колонной возвышался над ней и говорил неумолимо:

Елена, никак иначе поступить нельзя.

Тогда Елена, помирившись с неизбежным, сказала так:

Что ж, я понимаю. Ты, конечно, прав. Через дней пять-шесть, а? Может, положение еще изменится к лучшему?

Тут Тальбергу пришлось трудно. И даже свою вечную патентованную улыбку он убрал с лица. Оно постарело, и в каждой точке была совершенно решенная дума. Елена... Елена. Ах, неверная, зыбкая надежда... Дней пять... шесть...

И Тальберг сказал:

Нужно ехать сию минуту. Поезд идет в час ночи...

Через полчаса все в комнате с соколом было разорено. Чемодан на полу, и внутренняя матросская крышка его дыбом. Елена, похудевшая и строгая, со складками у губ, молча вкладывала в чемодан сорочки, кальсоны, простыни. Тальберг, на коленях у нижнего ящика шкафа, ковырял в нем ключом. А потом... потом в комнате противно, как во всякой комнате, где хаос укладки, и еще хуже, ко- гда абажур сдернут с лампы. Никогда. Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте - пусть воет вьюга, - ждите, пока к вам придут.

Тальберг же бежал...

Да, Елена знала, что в первых числах марта 1917 года Тальберг первым пришел в военное училище с широченной красной повязкой на рукаве. Тогда еще все офицеры в Городе старались не слышать и не думать об известиях из Петербурга. Тальберг, как член революционного военного комитета, арестовал знаменитого генерала Петрова. К концу этого же года в Городе появились люди в широких шароварах, выгля- дывающих из-под серых шинелей, заявлявшие, что на фронт они идти не собираются, потому что там им делать нечего, а останутся в Городе. С появлением этих людей Тальберг стал раздражительным и заявил, что сложившаяся ситуация - это «пошлая оперетка». Это действительно была оперетка, но с большим кровопролитием. Людей в шароварах в скором времени выгнали из города полки, пришедшие с равнины, ведущей к Москве. По мнению Тальберга, люди в шароварах были авантюристами, настоящие же «корни» - в Москве.

Но в один из мартовских дней в Город пришли немцы. А по улицам Города в мохнатых шапках разъезжали гусары, взглянув на которых Тальберг сразу понял, где «корни». После нескольких тяжелых ударов германских пушек под Городом полки, пришедшие из Москвы, скрылись в лесах, а в Город снова пришли люди в белых шароварах, но при немцах они вели себя тихо, как гости, и никого не убивали. Тальберг месяца два нигде не служил, сел за учебники по украинской грамматике. В апреле 1918 года, на Пасху, в Городе выбирали гетмана «всея Украины». Теперь Тальберг говорил: «Мы отгорожены от кровавой московской оперетки», а Алексею и Николке не о чем было с ним говорить. Когда же Николка напоминал, что в марте Сергей придерживался другой позиции, Тальберг начинал волноваться. Таким образом, разговоры «вышли из моды» сами собой. Теперь же та самая оперетка, о которой еще не так давно насмешливо отзывался Тальберг, представляла для него опасность.

Тальбергу было бы хорошо, если бы все шло прямо, по одной определенной линии, но события в это время в Городе не шли по прямой, они проделывали причудливые зигзаги, и тщетно Сергей Иванович старался угадать, что будет. Он не угадал. Далеко еще, верст сто пятьдесят, а может быть и двести, от Города, на путях, освещенных белым светом, - салон-вагон. В вагоне, как зерно в стручке, болтался бритый человек, диктуя своим писарям и адъютантам. Горе Тальбергу, если этот человек придет в Город, а он может прийти! Горе. Номер газеты «Вести» всем известен, имя капитана Тальберга, выбиравшего гетмана, также. В газете статья, принадлежавшая перу Сергея Ивановича, а в статье слова:

Петлюра - авантюрист, грозящий своею опереткой гибелью краю...

Тебя, Елена, ты сама понимаешь, я взять не могу на скитанья и неизвестность. Не правда ли?

Ни звука не ответила Елена, потому что была горда.

Я думаю, что мне беспрепятственно удастся пробраться через Румынию в Крым и на Дон. Фон Буссов обещал мне содействие. Меня ценят. Немецкая оккупация превратилась в оперетку. Немцы уже уходят. (Шепот.) Петлюра, по моим расчетам, тоже скоро рухнет. Настоящая сила идет с Дона. И ты знаешь, мне ведь даже нельзя не быть там, когда формируется армия права и порядка. Не быть - значит погубить карьеру, ведь ты знаешь, что Деникин был начальником моей дивизии. Я уверен, что не пройдет и трех месяцев, ну самое позднее - в мае, мы придем в Город. Ты ничего не бойся. Тебя ни в коем случае не тронут, ну, а в крайности, у тебя же есть паспорт на девичью фамилию. Я попрошу Алексея, чтобы тебя не дали в обиду.

Елена очнулась.

Постой, - сказала она, - ведь нужно братьев сейчас предупредить о том, что немцы нас предают?

Тальберг густо покраснел.

Конечно, конечно, я обязательно... Впрочем, ты им сама скажи. Хотя ведь это дело меняет мало.

Странное чувство мелькнуло у Елены, но предаваться размышлению было некогда: Тальберг уже целовал жену, и было мгновение, когда его двухэтажные глаза пронизало только одно - неж- ность. Елена не выдержала и всплакнула, но тихо, тихо, - женщина она была сильная, недаром дочь Анны Владимировны. Потом произошло прощание с братьями в гостиной. В бронзовой лампе вспыхнул розовый свет и залил весь угол. Пианино показало уютные белые зубы и партитуру Фауста там, где черные нотные закорючки идут густым черным строем и разноцветный рыжебородый Вален- тин поет:

Я за сестру тебя молю, Сжалься, о, сжалься ты над ней! Ты охрани ее.

Даже Тальбергу, которому не были свойственны никакие сентиментальные чувства, запомнились в этот миг и черные аккорды, и истрепанные страницы вечного Фауста. Эх, эх... Не придется больше услышать Тальбергу каватины про бога всесильного, не услышать, как Елена играет Шервинскому аккомпанемент! Все же, когда Турбиных и Тальберга не будет на свете, опять зазвучат клавиши, и выйдет к рампе разноцветный Валентин, в ложах будет пахнуть духами, и дома будут играть аккомпанемент женщины, окрашенные светом, потому что Фауст, как Саардамский Плотник, - совершенно бессмертен.

Тальберг все рассказал тут же у пианино. Братья вежливо промолчали, стараясь не поднимать бровей. Младший из гордости, старший потому, что был человек-тряпка. Голос Тальберга дрогнул.

Вы же Елену берегите, - глаза Тальберга в первом слое посмотрели просительно и тревожно. Он помялся, растерянно глянул на карманные часы и беспокойно сказал: - Пора.

Елена притянула к себе за шею мужа, перекрестила его торопливо и криво и поцеловала. Тальберг уколол обоих братьев щетками черных подстриженных усов. Тальберг, заглянув в бумажник, беспокойно проверил пачку документов, пересчитал в тощем отделении украинские бумажки и немецкие марки и, улыбаясь, напряженно улыбаясь и оборачиваясь, пошел. Дзинь... дзинь... в передней свет сверху, потом на лестнице громыханье чемодана. Елена свесилась с перил и в последний раз увидела острый хохол башлыка.

В час ночи с пятого пути из тьмы, забитой кладбищами порожних товарных вагонов, с места взяв большую грохочущую скорость, пыша красным жаром поддувала, ушел серый, как жаба, бронепоезд и дико завыл. Он пробежал восемь верст в семь минут, попал на Пост-Волынский, в гвалт, стук, грохот и фонари, не задерживаясь, по прыгающим стрелкам свернул с главной линии вбок и, возбуждая в душах обмерзших юнкеров и офицеров, скорчившихся в теплушках и в цепях у самого Поста, смутную надежду и гордость, смело, никого решительно не боясь, ушел к германской границе. Следом за ним через десять минут прошел через Пост сияющий десятками окон пассажирский, с громадным паровозом. Тумбовидные, массивные, запакованные до глаз часовые-немцы мелькнули на площадках, мелькнули их широкие черные штыки. Стрелочники, давясь морозом, видели, как мотало на стыках длинные пульманы, окна бросали в стрелочников снопы. Затем все исчезло, и души юнкеров наполнились завистью, злобой и тревогой.

У... с-с-волочь!.. - проныло где-то у стрелки, и на теплушки налетела жгучая вьюга. Заносило в эту ночь Пост.

А в третьем от паровоза вагоне, в купе, крытом полосатыми чехлами, вежливо и заискивающе улыбаясь, сидел Тальберг против германского лейтенанта и говорил по-немецки.

O, ja, - тянул время от времени толстый лейтенант и пожевывал сигару.

Когда лейтенант заснул, двери во всех купе закрылись и в теплом и ослепительном вагоне настало монотонное дорожное бормотанье, Тальберг вышел в коридор, откинул бледную штору с прозрачными буквами «Ю.-З. ж. д.» и долго глядел в мрак. Там беспорядочно прыгали искры, прыгал снег, а впереди паровоз нес и завывал так грозно, так неприятно, что даже Тальберг расстроился.

Часть вторая

В пятнадцати верстах от Города проснулся пол­ковник Козырь-Лешко. Многие годы проработав сельским учителем, в 1914 г. Козырь попал на вой­ну. Оказалось, что это его призвание, поэтому уже в 1917 г. он был произведен в офицеры, а в 1918 г. являлся полковником петлюровской армии. Он при­казал своим хлопцам выбираться из хат. Вскоре полк качался в седлах. Прошли Белый Гай, про­пустив вперед себя полторы тысячи пехоты. У под­ступах к Городу собирались военные силы. Озябшие цепи юнкеров переходили ближе к сердцевине Го­рода.

Поезд еще одного петлюровского командира Торопца стоял под Городом, обложенным со всех сторон. Торопец сам разработал план, согласно которому городская армия должна была быть от­тянута в предместье Куреневки. Тогда сам коман­дир мог бы ударить в Город в лоб. С левого флан­га на правый передвигался черношлычный полк Козыря-Лешко. С правой стороны от него уже за­вязался бой.

Полковника Щеткина уже с утра не было в шта­бе, поскольку и штаба как такового уже не суще­ствовало. Сначала исчезли двое адьютантов пол­ковника. Затем и сам Щеткин вышел в штатском мохнатом пальто и в шляпе пирожком. Он прие­хал в Липки, в маленькую, хорошо обставленную квартирку, поцеловался с полной золотистой блон­динкой и отправился спать. Никто ничего не пони­мал в Городе. Здесь одновременно были и гетман (никто еще не знал о таинственном его исчезнове­нии), и его сиятельство князь Белоруков, и гене­рал Картузов, формирующий дружины для за­щиты Города. Люди не понимали, почему эшелон за эшелоном к Городу подходили петлюровские части. Может быть с Петлюрой соглашение? Тогда почему белые офицерские пушки стреляли по под­ступающим к Городу? Полная неразбериха цари­ла в Городе днем четырнадцатого декабря. Все ре­же раздавались звонки в штабах. Наконец зазву­чали пулеметы прямо на улицах Города.

Полковник Болботун, уставший ожидать указа­ний полковника Торопца, приказал своему подмерз­шему конному полку двигаться к железнодорожно­му полотну, опоясывающему город. Он остановил пассажирский поезд, привезший в Город новую партию москвичей и петербуржцев со сдобными бабами и лохматыми собачками. Болботуна не жда­ли, поэтому он беспрепятственно вошел в Город, встретив сопротивление только у колонного учи­лища. Полковник остановился, думая, что ему про­тивостоят большие силы. Однако защитников все­го оказалось тридцать человек юнкеров и четыре офицера с одним пулеметом. Центр Города момен­тально опустел.

Полковник прошел полверсты от Печерской площади до Резниковой улицы, пока к отступаю­щим юнкерам не подоспела немногочисленная под­мога в лице четырнадцати офицеров, трех юнкеров, одного студента, одного актера и одной черепахи. Они не смогли противостоять Болботуну. Должны были подойти четыре машины, однако из-за Ми­хаила Семеновича Шполянского, командира вто­рой машины, этого не произошло. Шполянский был превосходным оратором, чтецом. Рассуждая о том, зачем им защищать гетмана, Михаил Семе­нович постепенно завоевал любовь двух шоферов и механиков. В результате они подготовили три машины к бою таким образом, что ни одна из них не могла двинуться с места. Утром капитан Плешко потребовал механика, но тот исчез. Пронесся слух, что тот заболел сыпным тифом. Прапорщик Шполянский, как и Щур, тоже бесследно пропал. Еще через некоторое время из дивизиона исчезли артиллеристы Дуван и Мальцев и еще парочка пу­леметчиков. В полдень исчез и сам командир диви­зиона капитан Плешко.

Часть полковника Най-Турса трое суток бро­дила по сугробам под Городом, пока наконец не вернулась в город. Полковник заботился о своих подчиненных, поэтому сто пятьдесят юнкеров и три прапорщика были одеты в валенки и папа­хи. В ночь на четырнадцатое Най-Турс рассмат­ривал карту Города. Штаб не беспокоил, только днем приехал юнкер и привез записку, в которой приказывалось охранять Политехническое шос­се. Именно на часть полковника вышел Козырь-Ляшко. По цепям юнкеров прокатился грохот за­творов: по приказу командира они приняли бой. Силы были нервны, и Най-Турса стал отступать в город. Оказавшись в Брест-Литовском переулке, полковник выслал разведку узнать, где находят­ся расположения других частей, защищающих Го­род. Юнкера вернулись, не обнаружив никаких час­тей. Командир повернулся лицом к цепям и зычно отдал необычную команду.

В это время в бывших казармах на Львовской улице томились двадцать восемь юнкеров из пе­хотной дружины под командованием старшего по званию - Николки Турбина. Командир отдела, штабс-капитан Безруков и два прапорщика, еще утром отправившись в штаб, не вернулись. Около трех часов раздался телефонный звонок и прика­зал вывести команду по маршруту.

Алексей Турбин проспал мертвым сном до двух часов дня. Молодой человек заметался по комнате. В спешке забыв свой гражданский паспорт на сто­ле и попрощавшись с Еленой, он выскочил из дома. Сестра осталась дома с несчастным лицом.

Врач сел на извозчика и поехал по направле­нию к музею. Доехав до места, он увидел воору­женную толпу. Алексей испугался, что опоздал. Он побежал к Анжу и застал там полковника Ма­лышева, который зачем-то сбрил усы. Военный преобразился и походил на довольно плотного студента. Полковник объяснил ничего не подозре­вавшему Алексею, что штабы их предали и он распустил дивизион, Петлюра в городе. Военный посоветовал ему поскорее снять погоны и бежать через черный ход. Затем он развернулся и скрыл­ся. Турбин снял свои погоны, сунул их в печь, под­жег, а затем последовал за своим бывшим коман­диром.

Николка провел своих бойцов через весь Город по маршруту и остановился в одном из переулков. Вдруг загремели выстрелы, и юноша увидел, как такие же юнкера в бешеном беге посыпались по переулку. Вскоре Николка столкнулся с Най-Турсом, который сорвал с него погоны и приказал бросить оружие и спасаться по домам. Через не­сколько минут переулок опустел. Николка отка­зался, намереваясь пустить в ход пулемет. Пол­ковник ругал кого-то за то, что чуть не погубили ребят. Он опять обратился к юноше, приказывая ему бежать. Николка не успел спросить команди­ра, что все это значит, как того убило осколками. Молодой человек почувствовал страх, он сунул кольт в карман и помчался по переулку. В одном из дворов его схватил дворник, крича, что нужно держать «юнкерей». Николка вырвался и достал кольт. Дворник пал на колени и взвыл диким голо­сом. Юноша хотел выстрелить, однако оружие оказалось разряженным. Тогда он ударил вопя­щего мужика кольтом. Тот побежал в переулок, из которого вбежал Николка. Молодой человек оказался в ловушке, он знал, что дворник сию же минуту созовет сюда петлюровцев. Кое-как, рас- кровив руки, он перелетел через стену, попав в та­кой же двор.

С трудом добравшись до дома, Николка узнал у Елены, что Алексей еще не возвращался. Сест­ра сильно беспокоилась за старшего брата и нику­да не отпускала младшего. Наконец Николка вышел во двор, борясь с желанием влезть на снежные вы­соты, посмотреть, что делается в Городе. Вернув­шись домой, юноша уснул как убитый. Елена про­ждала Алексея всю ночь.

Николка проснулся оттого, что какой-то неиз­вестный жаловался на свою неверную любовницу. Он приехал из Житомира и сообщил юноше, что его брат приехал вместе с ним. Николка услышал голос Елены и побежал в столовую. Там на диванчике под часами в чужом пальто и черных чужих брюках ле­жал Алексей Турбин, которого привезла какая-то дама. Он был ранен. Николка сбегал за врачом.

Через час в комнате везде валялись красные обрывки бинтов, на полу стоял таз, полный крас­ной воды. Алексей уже пришел в сознание и пы­тался что-то сказать. Врач заверил родственни­ков, что кость и большие кровеносные сосуды не задеты, однако предупредил, что может быть на­гноение из-за обрывков шинели, попавших в рану. Турбина раздели и перенесли на кровать.

Неизвестный никак не принимал участия в хло­потах, только смотрел то на разбитые тарелки, то на Елену. Денег врач не взял. Пообещав зайти ве­чером и молчать обо всем произошедшем, доктор ушел.

4 (80%) 16 votes

Здесь искали:

• краткое содержание белая гвардия
• белая гвардия 2 часть краткое содержание

"Белая гвардия" - самый первый роман Булгакова!

Действия произведения разворачиваются в 1918-1919 годах в неизвестном Городе N, который напоминает Киев. Он занят немецкими оккупантами, власть сосредоточена в руках гетмана. Все ждут, когда в Город войдут бойцы Петлюры. Жизнь в населенном пункте протекает странно и неестественно.

В доме Турбиных хозяева и гости семьи ведут беседу о судьбе любимого Города. Алексей Турбин уверен в том, что вина лежит на гетмане, который вовремя не сформировал русскую армию. Тогда бы удалось отстоять Город, спасти Россию и петлюровских войск бы не было.

Супруг Елены Сергей Тальберг говорит ей, что вместе с немцами уезжает на поезде. Он надеется, что через пару месяцев прибудет с деникинской армией. Жену капитан с собой не берет.

Чтобы защититься от петлюровской армии формируют русские дивизии. Карась, Мышлаевский и старший Турбин идут служить к Малышеву. Но следующей ночью гетман вместе с генералом Белоруковым уезжают на немецком поезде. Полковник распускает свою армию, так как городской власти уже нет.

Полковник Най-Турс к декабрю формирует второй отдел первой дружины. Под угрозой кольта он заставляет начальника снабжения выдать для своих бойцов зимнюю одежду. Следующим утром петлюровская армия наступает на Город, солдаты полковника отчаянно идут в бой. Най-Турс посылает разведчиков узнать, где гетманские части. Оказывается, что их нигде нет. Полковнику становится очевидным, что они попали в западню.

Николай Турбин по приказу командующего приезжает в указанное место. Там перед ним предстает страшная картина: Най-Турс кричит всем бойцам рвать все документы, отдирать погоны и кокарды, кидать оружие и прятаться в укрытиях. На глазах Турбина полковник погибает от огнестрельного ранения. Коля пытается пробраться к дому.

Старший Турбин, не знавший о роспуске армии, является в штаб. Там он видит брошенное оружие и Малышева, который объясняет, что Город захватила петлюровская армия. Алексей срывает с себя погоны и уходит домой, но по пути солдаты Петлюры стреляют в него. Раненного Турбина укрывает незнакомая дама Юлия Рейсс, а следующим днем помогает ему добраться домой. К Турбиным прибывает Ларион, брат Сергея и остается у них погостить.

Лисович Василий Иванович, владелец дома, в котором живут Турбины, поселяется на первом этаже. Семейство Турбиных же - на втором. До вхождения петлюровцев в Город, Василий прячет в тайник украшения и деньги. За ним кто-то пристально следит и на следующий день являются вооруженные парни с обыском. Содержимое тайника, одежду и часы хозяина забирают. Супруги Лисович подозревают, что это были преступники и просят помощи у Турбиных. На помощь к ним направляют Карася.

Николай сообщает родне Най-Турса о его смерти. С сестрой полковника Ирой он находит тело покойного. Ночью его отпевают.

Спустя пару дней от полученного ранения Алексей серьезно заболевает, врачи говорят о скорой смерти. Его сестра закрывается в своей комнате и молится Богородице, чтобы Леша выжил. При этом она молвит, что пусть лучше не вернется муж, а брат останется жив. Вдруг Турбин приходит в себя на глазах у пораженного доктора.

Через месяц с небольшим окончательно выздоровевший Алеша приходит к Юлии Рейсс и вручает ей браслет своей покойной мамы в знак благодарности за спасение. Турбин спрашивает, можно ли ему приходить в гости. По дороге он встречает брата, идущего от сестры Най-Турса.

Елене приходит письмо от близкой приятельницы, где сообщается, что ее супруг женится на совершенно другой даме. Женщина, плача, вспоминает о той ночной молитве..

В феврале петлюровцы уходят. К Городу спешно приближаются большевики.

Краткий пересказ "Белая гвардия" в сокращении подготовил Олег Ников для читательского дневника.

Действие романа происходит зимой 1918/19 г. в некоем Городе, в котором явно угадывается Киев. Город занят немецкими оккупационными войсками, у власти стоит гетман «всея Украины». Однако со дня на день в Город может войти армия Петлюры - бои идут уже в двенадцати километрах от Города. Город живет странной, неестественной жизнью: он полон приезжих из Москвы и Петербурга - банкиров, дельцов, журналистов, адвокатов, поэтов, - которые устремились туда с момента избрания гетмана, с весны 1918 г.

В столовой дома Турбиных за ужином Алексей Турбин, врач, его младший брат Николка, унтер-офицер, их сестра Елена и друзья семьи - поручик Мышлаевский, подпоручик Степанов по прозвищу Карась и поручик Шервинский, адъютант в штабе князя Белорукова, командующего всеми военными силами Украины, - взволнованно обсуждают судьбу любимого ими Города. Старший Турбин считает, что во всём виноват гетман со своей украинизацией: вплоть до самого последнего момента он не допускал формирования русской армии, а если бы это произошло вовремя - была бы сформирована отборная армия из юнкеров, студентов, гимназистов и офицеров, которых здесь тысячи, и не только отстояли бы Город, но Петлюры духу бы не было в Малороссии, мало того - пошли бы на Москву и Россию бы спасли.

Муж Елены, капитан генерального штаба Сергей Иванович Тальберг, объявляет жене о том, что немцы оставляют Город и его, Тальберга, берут в отправляющийся сегодня ночью штабной поезд. Тальберг уверен, что не пройдёт и трёх месяцев, как он вернётся в Город с армией Деникина, формирующейся сейчас на Дону. А пока он не может взять Елену в неизвестность, и ей придётся остаться в Городе.

Для защиты от наступающих войск Петлюры в Городе начинается формирование русских военных соединений. Карась, Мышлаевский и Алексей Турбин являются к командиру формирующегося мортирного дивизиона полковнику Малышеву и поступают на службу: Карась и Мышлаевский - в качестве офицеров, Турбин - в качестве дивизионного врача. Однако на следующую ночь - с 13 на 14 декабря - гетман и генерал Белоруков бегут из Города в германском поезде, и полковник Малышев распускает только что сформированный дивизион: защищать ему некого, законной власти в Городе не существует.

Полковник Най-Турс к 10 декабря заканчивает формирование второго отдела первой дружины. Считая ведение войны без зимней экипировки солдат невозможным, полковник Най-Турс, угрожая кольтом начальнику отдела снабжения, получает для своих ста пятидесяти юнкеров валенки и папахи. Утром 14 декабря Петлюра атакует Город; Най-Турс получает приказ охранять Политехническое шоссе и, в случае появления неприятеля, принять бой. Най-Турс, вступив в бой с передовыми отрядами противника, посылает троих юнкеров узнать, где гетманские части. Посланные возвращаются с сообщением, что частей нет нигде, в тылу - пулеметная стрельба, а неприятельская конница входит в Город. Най понимает, что они оказались в западне.

Часом раньше Николай Турбин, ефрейтор третьего отдела первой пехотной дружины, получает приказ вести команду по маршруту. Прибыв в назначенное место, Николка с ужасом видит бегущих юнкеров и слышит команду полковника Най-Турса, приказывающего всем юнкерам - и своим, и из команды Николки - срывать погоны, кокарды, бросать оружие, рвать документы, бежать и прятаться. Сам же полковник прикрывает отход юнкеров. На глазах Николки смертельно раненный полковник умирает. Потрясённый Николка, оставив Най-Турса, дворами и переулками пробирается к дому.

Тем временем Алексей, которому не сообщили о роспуске дивизиона, явившись, как ему было приказано, к двум часам, находит пустое здание с брошенными орудиями. Отыскав полковника Малышева, он получает объяснение происходящему: Город взят войсками Петлюры. Алексей, сорвав погоны, отправляется домой, но наталкивается на петлюровских солдат, которые, узнав в нем офицера (в спешке он забыл сорвать кокарду с папахи), преследуют его. Раненного в руку Алексея укрывает у себя в доме незнакомая ему женщина по имени Юлия Рейсе. На следующий день, переодев Алексея в штатское платье, Юлия на извозчике отвозит его домой. Одновременно с Алексеем к Турбиным приезжает из Житомира двоюродный брат Тальберга Ларион, переживший личную драму: от него ушла жена. Лариону очень нравится в доме Турбиных, и все Турбины находят его очень симпатичным.

Василий Иванович Лисович по прозвищу Василиса, хозяин дома, в котором живут Турбины, занимает в том же доме первый этаж, тогда как Турбины живут во втором. Накануне того дня, когда Петлюра вошел в Город, Василиса сооружает тайник, в котором прячет деньги и драгоценности. Однако сквозь щель в неплотно занавешенном окне за действиями Василисы наблюдает неизвестный. На следующий день к Василисе приходят трое вооруженных людей с ордером на обыск. Первым делом они вскрывают тайник, а затем забирают часы, костюм и ботинки Василисы. После ухода «гостей» Василиса с женой догадываются, что это были бандиты. Василиса бежит к Турбиным, и для защиты от возможного нового нападения к ним направляется Карась. Обычно скуповатая Ванда Михайловна, жена Василисы, тут не скупится: на столе и коньяк, и телятина, и маринованные грибочки. Счастливый Карась дремлет, слушая жалобные речи Василисы.

Спустя три дня Николка, узнав адрес семьи Най-Турса, отправляется к родным полковника. Он сообщает матери и сестре Ная подробности его гибели. Вместе с сестрой полковника Ириной Николка находит в морге тело Най-Турса, и в ту же ночь в часовне при анатомическом театре Най-Турса отпевают.

Через несколько дней рана Алексея воспаляется, а кроме того, у него сыпной тиф: высокая температура, бред. По заключению консилиума, больной безнадёжен; 22 декабря начинается агония. Елена запирается в спальне и страстно молится Пресвятой Богородице, умоляя спасти брата от смерти. «Пусть Сергей не возвращается, - шепчет она, - но этого смертью не карай». К изумлению дежурившего при нем врача, Алексей приходит в сознание - кризис миновал.

Спустя полтора месяца окончательно выздоровевший Алексей отправляется к Юлии Рейсе, спасшей его от смерти, и дарит ей браслет своей покойной матери. Алексей просит у Юлии разрешения бывать у неё. Уйдя от Юлии, он встречает Николку, возвращающегося от Ирины Най-Турс.

Елена получает письмо от подруги из Варшавы, в котором та сообщает ей о предстоящей женитьбе Тальберга на их общей знакомой. Елена, рыдая, вспоминает свою молитву.

В ночь со 2 на 3 февраля начинается выход петлюровских войск из Города. Слышен грохот орудий большевиков, подошедших к Городу.

План пересказа

1. Семья Турбиных.
2. Город в опасности.
3. Бегство Тальберга.
4. Разговор о формировании русской армии.
5. Жизнь Города зимой 1918 г.
6. Петлюра наступает на Город.
7. Создается дивизион по защите Города.
8. Бегство гетмана и командующего армией. Роспуск дивизиона.
9. Николай Турбин вынужден распустить отряд юнкеров. Смерть Най-Турса.
10. Алексей Турбин ранен. Приезд Лариосика.
11. Вечер в доме Турбиных. Нападение на Василису и исчезновение пистолетов из тайника Турбинных.
12. Николка находит мать и сестру Най-Турса и рассказывает им о его героической гибели.
13. Молитва Елены. Выздоровление Алексея Турбина.
14. Елена узнает, что Тальберг за границей женился.
15. Смерть Петлюры. Философские мысли автора.

Пересказ

Главы 1, 2 и 3

«Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй... Молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь... В мае, «через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевско-му спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго».

Алексей Турбин, Елена, Николка — все были словно оглушены смертью матери. Отпели, похоронили на кладбище, где давно уже лежал отец-профессор. Турбины живут в доме № 13 по Алексеевскому спуску. Дом наполнен предметами, знакомыми и любимыми с детства. Изразцовая печка, испещренная надписями и рисунками Турбинных и их друзей, бронзовые часы, кремовые шторы, мебель старого красного бархата, турецкие ковры, бронзовая лампа под абажуром, шкаф с книгами, с Наташей Ростовой, «Капитанской дочкой» — «все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены, плачущей, молвила: «Дружно... живите». «Но как жить? Как же жить? Алексею Васильевичу Турбину, старшему, - молодому врачу - двадцать восемь лет, Елене -двадцать четыре, а Николке — семнадцать с половиной. Жизнь-то им перебило на самом рассвете... Упадут стены, потухнет огонь в бронзовой лампе, а «Капитанскую дочку» сожгут в печи. Мать сказала детям: «Живите». А им придется мучиться и умирать.

Пышут жаром разрисованные изразцы, черные часы ходят, как тридцать лет назад: тонк-танк». В столовой «старший Турбин, бритый, светловолосый, постаревший и мрачный с 25 октября 1917 года», Николка — унтер-офицер и его подруга-гитара. «Тревожно в Городе, туманно, плохо... Но, несмотря на все, в столовой, в сущности говоря, прекрасно. Жарко, уютно, кремовые шторы задернуты». Елена волнуется: где же Тальберг? За окнами слышен грохот пушек, выстрелы. «Николка, наконец, не выдерживает:

— Желал бы я знать, почему так близко стреляют? Ведь не может же быть...

— Потому стреляют, что немцы — мерзавцы, — неожиданно бурчит старший.

Елена поднимает голову на часы и спрашивает:

— Неужели, неужели они оставят нас на произвол судьбы? — Голос ее тосклив».

Все трое размышляют о том, удастся ли Петлюре войти в город, и почему нет до сих пор союзников».

Вскоре послышались шаги, стук в дверь. Вошла «высокая, широкоплечая фигура в серой шинели», в заиндевевшем башлыке. Это был поручик Виктор Викторович Мышлаевский. Голова его «была очень красива, странной и печальной и привлекательной красотой давней, настоящей породы и вырождения». Он просится переночевать: сильно замерз, даже обморозился. Мышлаевский «ругал похабными словами полковника Щетки-на, мороз, Петлюру, и немцев, и метель, и кончил тем, что самого гетмана всея Украины обложил гнуснейшими площадными словами». Говорил, что сутки они пробыли на морозе, легко одетыми, без валенок, защищая Город, и лишь в два часа дня пришла смена — «человек двести юнкеров» под командованием полковника Най-Турса. Двое замерзли насмерть, двоим придется ампутировать ноги. Мышлаевский рассказывает о полной неразберихе: «что делается — уму непостижимо», о безразличии и предательстве командования. Слушая рассказ Мышлаевского, Елена плачет. Ей представляется, что Тальберг убит.

Раздается звонок. Это Тальберг — высокий, статный человек с «двухслойными глазами», с «вечной патентованной улыбкой». Он служит в гетмановском военном министерстве. Братья Турбины не любят Тальберга, чувствуют в нем некую двуликость, фальшь. Хотя Тальберг «улыбается всем благосклонно», его приход сеет тревогу. Он рассказывает «медленно и весело» о том, что на поезд с деньгами, который он конвоировал, напал «неизвестно кто».

Елена и Тальберг уходят на свою половину. Тальберг сообщает жене, что обстоятельства вынуждают его бежать из Города сейчас, немедленно. Елена, «похудевшая и строгая», собирает ему чемодан. Тальберг говорит, что ему оставаться в Городе опасно, так как есть вероятность, что скоро «Петлюра войдет». Тальберг говорит, что не может взять ее с собой «на скитанья и неизвестность». Елена спрашивает Тальберга, почему он не сообщит братьям о предательстве немцев. Тальберг краснеет и говорит, что предупредит Турбиных. Прощаясь с мужем, «Елена всплакнула, но тихо - женщина она была сильная». Тальберг рассказал братьям Елены о немцах и простился: «уколол обоих братьев щетками черных подстриженных усов». Тальберг бежит с немцами.

Ночью в квартире этажом ниже домохозяин Василий Иванович Лисович, прозванный Василисой (из страха он с января 1918 г. на всех документах стал писать свое имя «Вас. Лис.»), прятал в тайник под обои пачку денег. Всего тайников было три. В это же самое время волчья оборванная серая фигура наблюдала за ним с ветви дерева на безлюдной улице сквозь щель простыни на окне. Василиса лег спать и ему снилось, будто воры отмычками вскрыли тайник, а червонный валет выстрелил в него в упор. Василиса вскочил с воплем, но в доме было тихо, а сверху от Турбиных слышались звуки гитары.

В комнате Турбиных за столом сидели их друзья: Леонид Юрьевич Шервинский, ныне адъютант в штабе князя Белорукова, «маленький улан», он принес розы Елене; подпоручик Степанов — по гимназической кличке Карась, «маленький, укладистый, действительно очень похожий на карася», и Мышлаевский. Глаза Мышлаевского «в красных кольцах — стужа, пережитый страх, водка, злоба». Карась сообщает новость: «всем нужно идти драться... Командир — полковник Малышев, дивизион замечательный — студенческий».

Шервинский радостно воспринимает новость об исчезновении Тальберга: он влюблен в Елену. У Шервинского чудесный голос: «Все вздор на свете, кроме такого голоса». Он мечтает о том, что после войны бросит военную службу и будет петь в La Sса1а и в Большом театре в Москве. Друзья обсуждают положение в Городе. Турбин кричит, что гетмана стоит повесить, он полгода «издевался над русскими офицерами, над всеми»: запретил формирование русской армии. Он, Турбин, собирается записаться в дивизион Малышева если не врачом, то простым рядовым. Алексей думает, что в Городе можно было бы набрать пятидесятитысячную армию, «отборную, лучшую, потому что все юнкера, все студенты, гимназисты, офицеры, а их тысячи в Городе, все пошли бы с дорогою душой. Не только Петлюры бы духу не было в Малороссии, но мы бы Троцкого прихлопнули в Москве, как муху».

Друзья разошлись спать, Елена у себя не спит: «черная громадная печаль одевала Еленину голову, как капор». Елена пытается найти оправдание поступку Тальберга: «он очень резонный человек», но понимает, что «не было в душе самого главного» - уважения к нему.

Алексей тоже долго не может уснуть. И его мучает мысль о предательстве и трусости Тальберга: «Мерзавец он. Больше ничего! ...О, чертова кукла, лишенная малейшего понятия о чести!» Под утро Алексей засыпает и ему «явился маленького роста кошмар в брюках в крупную клетку и глумливо сказал: «Святая Русь - страна деревянная, нищая и... опасная, а русскому человеку честь - только лишнее бремя». Турбин собирается выстрелить в него, но кошмар исчезает. На рассвете Турбину снится Город.

Глава 4

«Как многоярусные соты, дымился и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром... И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира... Играл светом и переливался, светился, и танцевал, и мерцал Город по ночам до самого утра, а утром угасал, одевался дымом и туманом. Но лучше всего сверкал электрический белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке...» Зимой 1918 г. жизнь Города была «странною, неестественной». В Город устремились толпы «новых пришельцев». Банкиры, домовладельцы, журналисты, аристократы, секретари директоров департаментов, поэты, ростовщики, актрисы и пр., бежавшие из Москвы и Петербурга. «Город разбухал, ширился, лез, как опара из горшка». По ночам на окраинах слышались выстрелы. «Кто в кого стрелял — никому не известно».

Все обитатели Города ненавидели большевиков, ненавидели «трусливой, шипящей» ненавистью. Часть новых горожан, таких, как полковник Най-Турс, «сотни прапорщиков и подпоручиков, бывших студентов, как Степанов - Карась, сбитых с винтов жизни войной и революцией, и поручики, тоже бывшие студенты, но конченные для университета навсегда, как Виктор Викторович Мышлаевский, ненавидели большевиков ненавистью горячей и прямой, той, которая может двинуть в драку...»

Появление гетмана держалось на немцах. В городе не знали о том, как немцы расправляются с крестьянами. Узнав же о карательных мерах, такие, как Василиса, говорили про мужиков: «Вот будут они помнить революцию! Выучат их немцы». «Ладно: тут немцы, а там, за далеким кордоном, большевики. Только две силы».

Глава 5

В сентябре был выпущен из тюрьмы гетмановскими властями Семен Васильевич Петлюра. «Прошлое его было погружено в глубочайший мрак». Это бы «миф, порожденный на Украине в тумане страшного 18-го года». ...И было другое - лютая ненависть. Было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четырежды сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горящими неутоленной злобой». Ненависть порождали изуродованные шомполами спины, реквизированные лошади, отобранный хлеб. Среди крестьян были и те, кто вернулся с войны и умел стрелять. Словом, дело было не в Петлюре именно. Не было бы его, был бы кто-то другой. Немцы оставляют Украину, а это означает, что кто-то поплатится жизнью, и, конечно, не те, кто бежит из города.

Алексей Турбин видит во сне рай. Там полковник Най-Турс в облике рыцаря со светозарным шлемом и вахмистр Жилин, убитый в 16-м году. Жилин рассказывает, что в раю много места и хватит на всех большевиков, которые погибнут под Перекопом в 20-м году, рассказывает о своем разговоре с Богом. Бог сказал: «Все вы у меня, Жилин, одинаковые — в поле брани убиенные». Турбин протянул руки к вахмистру и попросился в его бригаду, врачом. Жилин утвердительно закачал головой и тут Турбин проснулся.

В ноябре слово «Петлюра», произносимое немцами как «Пэтурра», стало звучать у всех на устах. Петлюра наступал на Город.

Глава 6

В центре Города на окне бывшего магазина «Парижский шик» висел большой плакат с призывом к добровольцам записываться в мортирный дивизион. В полдень сюда пришли Мышлаевский и Турбин. Полковник Малышев зачислил в дивизион командиром четвертого взвода Мышлаевского и лекарем -Алексея Турбина. Назначение дивизиона — защита Города и гетмана от банд Петлюры и, возможно, от большевиков. Через час Турбин должен был явиться на плац Александровской гимназии. По дороге на плац Турбин купил газету «Вести» от 13 декабря 1918 г., в которой говорилось, что в войсках Петлюры полный развал и он скоро потерпит крах.

Грохотали пушки. Неожиданно Турбин увидел на Владимирской улице процессию гробов с телами офицеров. Погибшие были порезаны и изуродованы мужиками с петлюровцами. В толпе, собравшейся около гробов, Турбин услышал голос: «Так им и треба». В бешенстве он схватил за рукав того, кто это сказал, намереваясь застрелить негодяя, но понял, что ошибся. Говорил кто-то другой. Негодуя, Турбин ткнул скомканный лист «Вестей» в нос мальчишке-газетчику: «Вот тебе вести. Вот тебе. Сволочь!» «На этом припадок его бешенства и прошел. ...Чувствуя стыд Турбин вобрал голову в плечи и, круто свернув...» выбежал на плац гимназии.

Турбин подошел к родной ему гимназии, где проучился восемь лет. Столько же он не видел ее. «Его сердце защемило почему-то от страха. Ему показалось вдруг, что черная туча заслонила небо, что налетел какой-то вихрь и смыл всю жизнь, как страшный вал смывает пристань». Он вспоминает гимназические годы: «сколько было нелепого и грустного и отчаянного, но сколько было радостного». «Куда же все делось?»

На плацу проводилось спешное учение. Замелькали знакомые Турбину лица. Турбин инструктирует фельдшеров-студентов. Мышлаевский объясняет юнкерам-студентам, как обращаться с винтовками. На плацу появляется полковник Малышев. Он омрачился, узнав, что на сто двадцать юнкеров -восемьдесят студентов, не умеющих обращаться с винтовкой. Полковник приказывает распустить дивизион на ночь по домам. Студзинский пытается спорить, настаивает на том, чтобы ночь новобранцы провели на плацу. Однако полковник резко обрывает его.

Малышев приветствует дивизион: ««Артиллеристы! Слов тратить не буду... Будем мы бить Петлюру, сукина сына, и, будьте покойны, побьем!» На Турбина вновь нахлынули воспоминания о гимназических годах. Он увидел старичка - сторожа гимназии Максима, который когда-то тащил их, проштрафившихся мальчишек, к гимназическому начальству. В порыве чувств он намеревается догнать Максима, но одергивает себя: «Довольно сентиментальничать. Просентиментальничали свою жизнь. Довольно».

Глава 7

Темной ночью тайно из дворца был вывезен в немецкий госпиталь под именем майора фон Шратто некий человек, весь замотанный бинтами. Он, якобы, ранил сам себя случайно в шею.

В начале пятого из дворца артиллерийский полковник передал в штаб полковнику Малышеву некое сообщение. А в семь Малышев объявил собравшимся: «За ночь в государственном положении на Украине произошли резкие и внезапные изменения. Поэтому я объявляю вам, что дивизион распущен! Немедленно разойтись по домам!». Все ошеломлены, некоторые офицеры заподозрили Малышева в измене, хотели арестовать его. Полковнику пришлось объясниться. Оказалось, защищать больше некого: гетман бежал, а за ним и командующий армией генерал Белоруков. Петлюра уже подступает к Городу, у него огромная армия.

Мышлаевский предлагает сжечь здание гимназии, Малышев не разрешает этого сделать, говорит, что скоро Петлюре достанется более ценное — сотни жизней, и спасти их нет возможности.

Часть II

Глава 8

К утру 14 декабря 1918 г. Город был обложен войсками Петлюры, но в Городе еще не знали об этом. Полковника Щеткина в штабе не было — штаба не существовало. Его адъютанты также исчезли. Никто не понимал, что творилось. «И в будущем, вероятно, не скоро поймут». Штабные телефоны звонили все реже и реже. Вокруг Города стреляло, грохотало. Но Город еще жил пока своей обычной жизнью. Появляется некий полковник Болботун. За кого он?

Глава 9

Болботун со своим конным полком вошел в Город беспрепятственно. Только у Николаевского колонного училища его встретил пулемет и огонь 30 юнкеров и 4 офицеров. Лишь один из четырех броневиков пришел на помощь - в броневом дивизионе измена: оставшиеся броневики выведены из строя. Изменником был Михаил Семенович Шполянский. Если бы все броневики подошли, Болботун убрался бы. Но Шполянский решил, что не стоит защищать гетмана, пусть тот столкнется с Петлюрой.

Глава 10

Най-Турс с юнкерами охраняет Политехническое шоссе. Увидев конных гайдамаков, он дает команду «Огонь!», не зная еще, что силы оборонявшихся ничтожно малы по сравнению с несколькими полками наступавших. Юнкера, посланные Най-Турсом на разведку, вернулись с сообщением: «Господин полковник, никаких наших частей... нигде нет...» А Най-Турс, понявший, что их предали и оставили погибать, «отдал юнкерам никогда ими не слыханную, странную команду...»

В помещении бывших казарм томилось отделение первой пехотной дружины в составе двадцати восьми юнкеров. Командовал ими Николка Турбин. «Командир отделения штабс-капитан Безруков и двое его помощников-прапорщиков утром уехали в штаб и не возвращались». Николай Турбин по телефону получает приказ и выводит на улицу двадцать восемь человек.

Алексей Турбин решает идти к своему дивизиону. На душе у него «было очень тревожно». Он не понимал, что творится в Городе. Подъехав на извозчике, Турбин увидел у музея вооруженную толпу. Он подумал, что опоздал, потом понял: «Катастрофа... Но вот в чем ужас - они, наверно, ушли в пешем строю. Вероятно, Петлюра подошел неожиданно...» Он находит полковника Малышева, который жжет в печке документы. Малышев говорит ему: «Снимайте скорее погоны и бегите, прячьтесь... Петлюра в городе. Город взят. Штабы предали нас... я дивизион успел разогнать» И вдруг истерически выкрикивает: «Своих я всех спас. На убой не послал! На позор не послал!» Услышав пулемет, советует Турбину бежать и сам скрывается. «Мысли в голове Турбина сбились в бесформенную кучу. Потом, в тишине, ком постепенно размотался». Турбин сорвал погоны, бросил их в печь и выбежал во двор.

Глава 11

Повинуясь приказу, младший Турбин вывел юнкеров в Город. «Маршрут привел Турбина на перекресток, совершенно мертвенный», хотя телефонный голос приказал застать здесь отряд третьей дружины и подкрепить его. Николка решил ожидать отряд. В конце концов ожидания оправдались, но совсем не так, как представлялось Турбину. Появились «свои», но вели они себя странным образом: они убегали, срывая с себя погоны, рвали документы. Николке гордость не позволяла постыдно бежать, и он пытался ввязаться в бой. Неожиданно появился полковник Най-Турс. Он сорвал с Николки погоны и приказал юнкерам спасаться бегством, срывать погоны, бросать оружие, рвать документы. Но Николку вдруг охватил «странный пьяный экстаз». «Не желаю, господин полковник, — ответил он суконным голосом, сел на корточки, обеими руками ухватился за ленту и пустил ее в пулемет». Най-Турс припал к пулемету — всадники, гнавшиеся за юнкерами, исчезли. Най «кулаком погрозил небу и прокричал: «Ребят! Ребят! Штабные стервы!» Най-Турса убили на глазах Турбина. «Николкин мозг задернуло черным туманом». И лишь когда он понял, что остался один, он все же побежал. Николка понял, что Город захватили петлюровцы. Он убегал на спасительный Подол, указанный ему Най-Турсом. Вокруг суетились, бежали в панике люди. «Путь Николки был длинен». В сумерки он возвратился домой и узнал от Елены, что Алексей не вернулся. Елена думает, что Алексей убит.

Чей-то голос из штаба продолжает отдавать команды огневым точкам защитников города: «Бить ураганным огнем по урочищу, по коннице!» Конная сотня налетела и перебила нескольких юнкеров и офицеров возле землянки, находившейся верстах в восьми от города. «Командир, оставшийся в землянке у телефона, выстрелил себе в рот. Последними словами командира были: «Штабная сволочь. Отлично понимаю большевиков».

Николка дома собирается ждать Алексея, но засыпает. Ему снится кошмар, сквозь который он слышит, как зовет его Елена, потом возникает какая-то нелепая фигура с клеткой, в которой сидит канарейка, представляется родственником из Житомира. Наконец Николка окончательно просыпается, видит старшего брата в бессознательном положении, а через три минуты уже мчится по Алексеевскому спуску за врачом для раненого Алексея.

Часть III

Глава 12

Елена рассказывает пришедшему в сознание Алексею о последних событиях. Лариосик, племянник Тальберга, явился в дом за несколько минут до того, как какая-то дама привезла раненого Алексея. Лариосик просится жить у Турбиных. «Я такого балбеса в жизнь свою не видала. У нас он начал с того, что всю посуду расхлопал. Синий сервиз». О себе Лариосик рассказывает, что ему изменила жена, что он одиннадцать дней добирался из Житомира, поезд захватили бандиты, его чуть не расстреляли и вообще он «ужасный неудачник». У Турбиных ему «чрезвычайно понравилось».

Алексей Турбин в тяжелом состоянии. Температура за сорок. Он бредит. Николка находит оружие брата, и теперь находку надлежит надежно спрятать. Най-Турсов кольт и браунинг Алексея вместе с погонами, вложенными в коробку, подвесили через окно в щель между двумя сходящимися домами на костыль, оставшийся от пожарной лестницы. Всем любопытным соседям решено было говорить, что у Турбина-старшего тиф.

Глава 13

Алексей в бреду заново переживает произошедшее. Он видит, что не успевает на поверку и приходит на плац, когда здание гимназии опустело. Он спешит к магазину мадам Анжу и встречается там с Малышевым, который спешно сжигает все документы дивизиона. Алексей только тогда узнает, что все кончено, Петлюра в городе и надо спасаться. Однако очень хотелось узнать, что делается в городе у музея, и он выходит на Владимирскую улицу. Турбин слышит голос Малышева, шепчущий ему: «Беги!». Прямо на него по Прорезной покатой улице, с Крещатика, двигались петлюровцы. Заметив Турбина, они начинают преследовать его. Алексей пытается убежать. Его ранят, почти настигают, когда на помощь приходит женщина, появившаяся из калитки в глухой черной стене. Она прячет его у себя. Женщину зовут Юлия Александровна Рейсс.

«Утром, около девяти часов, случайный извозчик у вымершей Мало-Провальной принял двух седоков — мужчину в черном штатском, очень бледного, и женщину». Они приезжают на Алексеевский спуск, к дому № 13.

Глава 14

На следующий вечер у Турбиных в доме собрались Мышлаевский, Карась, Шервинский - все живы. У постели Алексея консилиум: определили, что у него сыпной тиф.

Офицеры говорят о предательстве главнокомандующего, гетмана и «штабных», о судьбе Ная, о петлюровцах. Снизу послышался странный шум: у соседей как будто были гости — слышался смех Василисы, громкий голос его жены Ванды. «Потом поутихло». Раздавшийся звонок переполошил всех не на шутку. Выяснилось, что пришла запоздавшая телеграмма от матери Лариосика. Затем в квартире появляется насмерть перепуганный Василиса, которого ограбили вооруженные бандиты, обчистившие его тайники. Стоило Василисе сказать, что один из пистолетов бандитов был большой и черный, а другой - маленький, с цепочкой, как Николка сорвался с места и бросился к окну своей комнаты. Раздался звон стекла и крик. Коробки с пистолетами в тайнике не было.

Глава 16

«То не серая туча со змеиным брюхом разливается по городу, то не бурые, мутные реки текут по старым улицам — то сила Петлюры несметная на площадь старой Софии идет на парад». Силы петлюровцев поражают: артиллерия кажется бесконечной, кони — сытые, «крепкие, крутокрупые», всадники бравые. В толпе собравшихся зевак и Николка Турбин. Все ждут появления Петлюры. Неожиданно в Рыльском переулке грохнул залп. Толпа ударилась в панику: народ бежал с площади, давя друг друга.

Глава 17

Все три дня Николка думает о заветной цели. Раздобыв адрес Най-Турса, Николка находит дом, встречается с матерью и сестрой Най-Турса. По лицу и замешательству Николки они понимают, что Най-Турс погиб. Когда прошел первый приступ горя, Николка рассказывает им, что его командир «умер как герой». Он вовремя прогнал юнкеров, а сам прикрывал их пулеметным огнем. Пули попали Най-Турсу в голову и грудь. Николка рассказывал и плакал. Он вместе с сестрой Най-Турса решает найти тело командира. Разыскали его в кладовой казармы, заваленной трупами.

«В ту же ночь в часовне все было сделано так, как Николка хотел, и совесть его была совершенно спокойна, но печальна и строга». «Старуха мать повернула к Николке трясущуюся голову и сказала ему: «Сын мой. Ну, спасибо тебе». И от этого Николка опять заплакал».

Глава 18

«Турбин стал умирать днем двадцать второго декабря». Доктор сказал, что надежды нет, что начинается агония. Хотели уже позвать священника, но не решились. Елена, запершись в комнате, молилась перед иконой Богородицы: «Слишком много горя сразу посылаешь, мать-заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что?.. Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет, это я понимаю... А теперь и старшего отнимаешь. За что? На Тебя одна надежда, Пречистая Дева. На Тебя. Умоли Сына своего, умоли господа Бога, чтоб послал чудо...» Долго, истово молилась Елена: «Все мы в крови повинны, но Ты не карай. Не карай...» Елене привиделось, что лик на иконе ожил, внял ее молитвам. Она упала без чувств от «страха и пьяной радости». В это время произошел кризис болезни Алексея. Он выжил.

Глава 19

Петлюра был в городе сорок семь дней. Шел 1919 год. «Второго февраля по турбинской квартире прошла черная фигура, с обритой головой, прикрытой черной шелковой шапочкой. Это был воскресший Турбин. Он резко изменился. На лице, у уголков рта, по-видимому, навсегда присохли две складки, цвет кожи восковой, глаза запали в тенях и навсегда стали неулыбчивыми и мрачными».

Турбин встречается с Рейсс и в знак благодарности за спасение дарит ей браслет покойной матери. «Вы мне милы... Позвольте мне прийти к вам еще». «Придите...» — отвечала она.

Елена получает из Варшавы письмо от знакомой, которая сообщает, что Тальберг женится на Лидочке Герц, и они вместе уезжают в Париж. Елена дает это письмо Алексею. Тот читает и цедит: «С каким бы удовольствием... я б ему по морде съездил...» Он рвет фотографию Тальберга в клочья. «Елена по-бабьи заревела и уткнулась Турбину в крахмальную грудь».

Глава 20

«Велик был год и страшен по рождестве Христовом 1918, но 1919-й был его страшней». Петлюровцы покидают Город. «А зачем оно было? Никто не скажет. Заплатит ли кто-нибудь за кровь? Нет. Никто». Наступают большевики.

Дом на Алексеевском спуске мирно спал. Спали и обитатели дома: Турбин, Мышлаевский, Карась, Лариосик, Елена и Николка. «Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла - слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч. Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?»