Лавка древностей краткое. Роман Лавка древностей Диккенс образ и характер Нелли (Литература XIX века). Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Чарльз Диккенс

ЛАВКА ДРЕВНОСТЕЙ

Предисловие

В апреле 1840 года я выпустил в свет первый номер нового еженедельника, ценой в три пенса, под названием «Часы мистера Хамфри». Предполагалось, что в этом еженедельнике будут печататься не только рассказы, очерки, эссеи, но и большой роман с продолжением, которое должно следовать не из номера в номер, а так, как это представится возможным и нужным для задуманного мною издания.

Первая глава этого романа появилась в четвертом выпуске «Часов мистера Хамфри», когда я уже убедился в том, насколько неуместна такая беспорядочность в повременной печати и когда читатели, как мне казалось, полностью разделили мое мнение. Я приступил к работе над большим романом с великим удовольствием и полагаю, что с не меньшим удовольствием его приняли и читатели. Будучи связан ранее взятыми на себя обязательствами, отрывающими меня от этой работы, я постарался как можно скорее избавиться от всяческих помех и, достигнув этого, с тех пор до окончания «Лавки древностей» помещал ее главу за главой в каждом очередном выпуске.

Когда роман был закончен, я решил освободить его от не имеющих к нему никакого касательства ассоциаций и промежуточного материала и изъял те страницы «Часов мистера Хамфри», которые печатались вперемежку с ним. И вот, подобно неоконченному рассказу о ненастной ночи и нотариусе в «Сентиментальном путешествии», они перешли в собственность чемоданщика и маслодела. Признаюсь, мне очень не хотелось снабжать представителей этих почтенных ремесел начальными страницами оставленного мною замысла, где мистер Хамфри описывает самого себя и свой образ жизни. Сейчас я притворяюсь, будто вспоминаю об этом с философским спокойствием, как о событиях давно минувших, но тем не менее перо мое чуть заметно дрожит, выводя эти слова на бумаге. Впрочем, дело сделано, и сделано правильно, и «Часы мистера Хамфри» в первоначальном их виде, сгинув с белого света, стали одной из тех книг, которым цены нет, потому что их не прочитаешь ни за какие деньги, чего, как известно, нельзя сказать о других книгах.

Что касается самого романа, то я не собираюсь распространяться о нем здесь. Множество друзей, которых он подарил мне, множество сердец, которые он ко мне привлек, когда они были полны глубоко личного горя, придают ему ценность в моих глазах, далекую от общего Значения и уходящую корнями «в иные пределы».

Скажу здесь только, что, работая над «Лавкой древностей», я все время старался окружить одинокую девочку странными, гротескными, но все же правдоподобными фигурами и собирал вокруг невинного личика, вокруг чистых помыслов маленькой Нелл галерею персонажей столь же причудливых и столь же несовместимых с ней, как те мрачные предметы, которые толпятся у ее постели, когда будущее ее лишь намечается.

Мистер Хамфри (до того, как он посвятил себя ремеслу чемоданщика и маслодела) должен был стать рассказчиком этой истории. Но поскольку я с самого начала задумал роман так, чтобы впоследствии выпустить его отдельной книжкой, кончина мистера Хамфри не потребовала никаких изменений.

В связи с «маленькой Нелл» у меня есть одно грустное, но вызывающее во мне чувство гордости воспоминание. Странствования ее еще не подошли к концу, когда в одном литературном журнале появился эссей, главной темой которого была она, и в нем так вдумчиво, так красноречиво, с такой нежностью говорилось о ней самой и о ее призрачных спутниках, что с моей стороны было бы полной бесчувственностью, если бы при чтении его я не испытал радости и какой-то особой бодрости духа. Долгие годы спустя, познакомившись с Томасом Гудом и видя, как болезнь медленно сводит его, полного мужества, в могилу, я узнал, что он-то и был автором того Эссея.

Хоть я и старик, мне приятнее всего гулять поздним вечером. Летом в деревне я часто выхожу спозаранку и часами брожу по полям и проселочным дорогам или исчезаю из дому сразу на несколько дней, а то и недель; но в городе мне почти не случается бывать на улице раньше наступления темноты, хоть я, благодаренье богу, как и всякое живое существо, люблю солнце и не могу не чувствовать, сколько радости оно проливает на землю.

Я пристрастился к этим поздним прогулкам как-то незаметно для самого себя - отчасти из-за своего телесного недостатка, а отчасти потому, что темнота больше располагает к размышлениям о нравах и делах тех, кого встречаешь на улицах. Ослепительный блеск и сутолока полдня не способствуют такому бесцельному занятию. Беглый взгляд на лицо, промелькнувшее в свете уличного фонаря или перед окном лавки, подчас открывает мне больше, чем встреча днем, а к тому же, говоря по правде, ночь в этом смысле добрее дня, которому свойственно грубо и без всякого сожаления разрушать наши едва возникшие иллюзии.

Вечное хождение взад и вперед, неугомонный шум, не стихающее ни на минуту шарканье подошв, способное сгладить и отшлифовать самый неровный булыжник, как терпят все это обитатели узких улочек? Представьте больного, который лежит у себя дома где-нибудь в приходе св. Мартина и, изнемогая от страданий, все же невольно (словно выполняя заданный урок) старается отличить по звуку шаги ребенка от шагов взрослого, жалкие опорки нищенки от сапожек щеголя, бесцельное шатанье с угла на угол от деловой походки, вялое ковылянье бродяги от бойкой поступи искателя приключений. Представьте себе гул и грохот, которые режут его слух, - непрестанный поток жизни, катящий волну за волной сквозь его тревожные сны, словно он осужден из века в век лежать на шумном кладбище - лежать мертвым, но слышать все это без всякой надежды на покой.

А сколько пешеходов тянется в обе стороны по мостам - во всяком случае по тем, где не взимают сборов! Останавливаясь погожим вечером у парапета, одни из них рассеянно смотрят на воду с неясной мыслью, что далеко-далеко отсюда эта река течет между зелеными берегами, мало-помалу разливаясь вширь, и, наконец, впадает в необъятное, безбрежное море; другие, сняв с плеч тяжелую ношу, глядят вниз и думают: какое счастье провести всю жизнь на ленивой, неповоротливой барже, посасывая трубочку да подремывая на брезенте, прокаленном горячими лучами солнца; а третьи - те, кто во многом отличен и от первых и от вторых, те, кто несет на плечах ношу, несравненно более тяжкую, - вспоминают, как давным-давно им приходилось то ли слышать, то ли читать, что из всех способов самоубийства самый простой и легкий - броситься в воду.

А Ковент-Гарденский рынок на рассвете, весенней или летней порой, когда сладостное благоухание цветов заглушает еще не рассеявшийся смрад ночной гульбы и сводит с ума захиревшего дрозда, который провел всю ночь в клетке, вывешенной за чердачное окошко! Бедняга! Он один здесь сродни тем маленьким пленникам, что либо валяются на земле, увянув от горячих рук захмелевших покупателей, либо, сомлев в тугих букетах, ждут часа, когда брызги воды освежат их в угоду тем, кто потрезвее, или на радость старичкам конторщикам, которые, спеша на работу, станут с удивлением ловить себя на невесть откуда взявшихся воспоминаниях о лесах и полях.

Но я не буду больше распространяться о своих странствованиях. Передо мной стоит другая цель. Мне хочется рассказать о случае, отметившем одну из моих прогулок, описание которых я и предпосылаю этой повести вместо предисловия.

Однажды вечером я забрел в Сити и, по своему обыкновению, шел медленно, размышляя 6 том о сем, как вдруг меня остановил чей-то тихий, приятный голос. Я не сразу уловил смысл вопроса, обращенного явно ко мне, и, быстро оглянувшись, увидел рядом с собой хорошенькую девочку, которая спрашивала, как ей пройти на такую-то улицу, находившуюся, кстати сказать, совсем в другой части города.

Это очень далеко отсюда, дитя мое, - ответил я.

Да, сэр, - робко сказала она. - Я знаю, что далеко, я пришла оттуда.

Одна? - удивился я.

Это не беда, что одна. Вот только я сбилась с дороги и боюсь, как бы совсем не заплутаться.

Почему же ты спросила меня? А вдруг я пошлю тебя не туда, куда нужно? - Нет! Этого не может быть! - воскликнула девочка. - Вы ведь старенький и сами ходите медленно.

Не берусь вам передать, как поразили меня эти слова, сказанные с такой силой убежденья, что у девочки даже выступили слезы на глазах и все ее хрупкое тельце затрепетало.

Пойдем, я провожу тебя, - сказал я. Девочка протянула мне руку смело, точно знала меня с колыбели, и мы медленно двинулись дальше. Она старательно приноравливалась к моим шагам, как будто считая, что это ей надо вести и охранять меня, а не наоборот. Я то и дело ловил на себе взгляды моей спутницы, видимо старавшейся угадать, не обманывают ли ее, и замечал, как взгляды эти раз от разу становятся все доверчивее и доверчивее.

Трудно было и мне не заинтересоваться этим ребенком - именно ребенком! - хотя ее столь юный вид объяснялся скорее маленьким ростом и хрупкостью фигурки.

Оценил книгу

6,5/10
Вот за что люблю Диккенса, так за его гротескные преувеличения и противопоставления. Даже не знаю, как бы представить его прозу. Пожалуй, это завёрнутый в красивую фольгу кусок зловонного дерьма. Ты любуешься обёрткой, разворачиваешь, по-гурмански вдыхаешь этот мерзостный запах и откусываешь кусок, а под слоем дерьма оказывается нежное пралине. А под слоем пралине - чёрствый заплесневелый хлеб. И это так весело, что просто обхохочешься. Ведь что это за жизнь без юмора? Да что там жизнь! Что за смерть без юмора? Когда я наконец-то решусь суициднуться, то обязательно перед прыжком с крыши надышусь веселящего газа. Карнавальная культура же, если вы меня понимаете, лапушки.
Дико вперемешку Камю с Вудхаузом, Бальзак с Апулеем - вот оно счастье! Ах, если бы сбылась мечта моя (вот только какая - не пойму никак), то всё обязательно бы расцвело и запахло. И обязательно бы крутилась песня «Some of these days», как некий экзистенциальный бонус. Да, именно так.
Так, о чём это я? Ах, да! Когда хорошие получают награду, плохие по щщам, а сёстры по серьгам, то это такая скууука. А когда всё с точностью до наоборот, то это как-то угнетает. Люблю золотую середину, если уж не получается отхватить вершки или корешки.
Вот за всё за это я и люблю Диккенса.
И я просто не могу себе запретить воспользоваться такой удобной возможностью и не посоветовать вам всем, друзья мои и недруги, замечательнейший сериал The Bleak Old Shop of Stuff.
Вот теперь, пожалуй, всё. А то расписался тут, аки Диккенс какой ненасытный.

Оценил книгу

Я в последнее время стала качать много аудиокниг - очень уж хорошо они идут под Майнкрафт =) Где ж еще можно найти лучшее место для вдумчивого прослушивания мировой классики, как не в глубокой шахте?
С Диккенсом мое знакомство ограничивалось только "Пиквикским клубом", вынесшим мне мозги своими необъятными размерами и мельтешением сюжета, приятию чего не способствовали сжатые сроки третьего курса филфака, который, наверное, предполагал, что студенты в любой миг могут уйти во временную петлю, раз на каждый талмуд отводил по паре дней максимум. И вот сейчас, прослышав о произведении с интригующим названием "Лавка древностей", я решила продолжить с него.
Что я вам могу сказать? Это тот редкий случай, когда для меня форма оказалась превалирующей над содержанием. Прекрасный язык автора, умиротворяющая начитка - слушать было, что называется, "приятно". Я иногда выныривала из этой медитации, вопила: "Черт подери, что творят эти безумные люди?!" и тут же снова тонула, пуская пузырьки и блаженно улыбаясь.
Сюжет же для современного читателя, наверное, покажется то ли несерьезным, то ли надуманным. Девочки - они все такие нежные, прекрасные, ангелоподобные, с чахоточной бледностью на лицах. Мальчики - отважные, кидающиеся за девочек в бой, в лепешку готовые расшибиться. Родственные отношения - наполненные любовью и самопожертвованием. Любовные отношения - полнейшее дере-дере. Злодеи - гадкие, уродливые, инфернальные. Доброхоты - бегущие на край света, чтоб помочь. Все их поступки представляют собой микс из слез, пылких признаний, вскриков, обмороков, робких взглядов, наивности, заверений в дружбе и любви, щемящего сердца и нервной горячки. Это дурдом? О нееет, это сентиментализм, детка!!! Я даже в нежные школьные годы был слишком убог и циничен, чтобы проникнуться его духом. Но вот пейзажные пассажи этого стиля обожал.
А вообще печально, что книга так грустно кончается. Я-то думал, что там все будут счастливы, переедут жить в деревню и будут дружить семьями. А они не переехали Х_х Или сбежали во флот. Или сошли с ума. Или вообще трагически скончались. Сердце Хомяка наполнилось беспросветной тоской, чесслово.
Хорошая книга, пусть и унылая. Читайте ее - такой образец жанра рафинированный, что просто восхищаешься.

Оценил книгу

Какая удивительная книга! Я прочла у Диккенса пока не слишком много книг. И до сих пор любимой оставалась книга "Большие надежды", которая познакомила и влюбила меня совершенно в творчество этого писателя. Но вот теперь рядом с ней непременно и всегда будет "Лавка древностей". С каким же удовлльствием я её читала! И, что самое странное, сейчас я совершенно не знаю, что написать о ней. То есть мысли и чувства, конечно есть. Но таких, которые достойно было бы облечь в слова и выставить на всеобщее обозрение, я почему-то не нахожу. Почему-то эта книга вызвала у меня чувство какой-то беспредельной, щемящей нежности. Почему-то мне тепло от неё, не смотря даже на то, что события, в ней описываемые, далеко не радостного характера. Может быть, это от того, что сам автор описывает своих персонажей с огромной любовью и нежностью? Читая Диккенса, я уже немного привыкла к тому, что черты характеров многих героев у него слишком гипертрофированы. Если уж герой положительный, то буквально во всём. Если уж злодей, так это монстр, такой, как карлик Квилп. Представить такой ужас, как он, в человеческой жизни у меня как-то не получается. Я читала эту грустную историю старика и его внучки буквально не отрываясь. Слог автора, располагающий к неспешному чтению где-нибудь в кресле у камина, завернувшись в тёплый плед, с кружкой горячего чая или глинтвейна в руках, буквально завораживает и баюкает. Наверное, потому книга и кажется такой уютной.
Очень советую её читать и любителям автора и тем, кто ещё только планирует познакомиться с ним. Для первого знакомства книга просто великлепна!

Третье, пересмотренное издание перевода.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В апреле 1840 года я выпустил в свет первый номер нового еженедельника,
ценой в три пенса, под названием "Часы мистера Хамфри". Предполагалось, что
в этом еженедельнике будут печататься не только рассказы, очерки, эссеи, но
и большой роман с продолжением, которое должно следовать не из номера в
номер, а так, как это представится возможным и нужным для задуманного мною
издания.
Первая глава этого романа появилась в четвертом выпуске "Часов мистера
Хамфри", когда я уже убедился в том, насколько неуместна такая
беспорядочность в повременной печати и когда читатели, как мне казалось,
полностью разделили мое мнение. Я приступил к работе над большим романом с
великим удовольствием и полагаю, что с не меньшим удовольствием его приняли
и читатели. Будучи связан ранее взятыми на себя обязательствами, отрывающими
меня от этой работы, я постарался как можно скорее избавиться от всяческих
помех и, достигнув этого, с тех пор до окончания "Лавки древностей" помещал
ее главу за главой в каждом очередном выпуске.
Когда роман был закончен, я решил освободить его от не имеющих к нему
никакого касательства ассоциаций и промежуточного материала и изъял те
страницы "Часов мистера Хамфри", которые печатались вперемежку с ним. И вот,
подобно неоконченному рассказу о ненастной ночи и нотариусе в
"Сентиментальном путешествии"*, они перешли в собственность чемоданщика и
маслодела. Признаюсь, мне очень не хотелось снабжать представителей этих
почтенных ремесел начальными страницами оставленного мною замысла, где
мистер Хамфри описывает самого себя и свой образ жизни. Сейчас я
притворяюсь, будто вспоминаю об этом с философским спокойствием, как о
событиях давно минувших, но тем не менее перо мое чуть заметно дрожит,
выводя эти слова на бумаге. Впрочем, дело сделано, и сделано правильно, и
"Часы мистера Хамфри" в первоначальном их виде, сгинув с белого света, стали
одной из тех книг, которым цены нет, потому что их не прочитаешь ни за какие
деньги, чего, как известно, нельзя сказать о других книгах.
Что касается самого романа, то я не собираюсь распространяться о нем
здесь. Множество друзей, которых он подарил мне, множество сердец, которые
он ко мне привлек, когда они были полны глубоко личного горя, придают ему
ценность в моих глазах, далекую от общего Значения и уходящую корнями "в
иные пределы".*
Скажу здесь только, что, работая над "Лавкой древностей", я все время
старался окружить одинокую девочку странными, гротескными, но все же
правдоподобными фигурами и собирал вокруг невинного личика, вокруг чистых
помыслов маленькой Нелл галерею персонажей столь же причудливых и столь же
несовместимых с ней, как те мрачные предметы, которые толпятся у ее постели,
когда будущее ее лишь намечается.

В этой статье вы познакомитесь с произведением под названием «Лавка древностей». Диккенс написал его в жанре сентиментализма.

Немного об авторе

Диккенс родился 7 февраля 1812 года в Англии (Портсмут). Слава пришла к английскому писателю еще при жизни, что является большой редкостью. Автор писал в основном в жанре реализма, но в его романах есть место сказке и сентиментализму.

Так чем же прославился Чарльз Диккенс? «Лавка древностей» — это не единственное его знаменитое произведение. Книги, которые принесли автору славу:

«Оливер Твист»;
«Николас Никльби»;
«Пиквикский клуб»;
«Наш общий друг»;
«Холодный дом»;
«Повесть о двух городах»;
«Большие надежды»;
«Тайна Эдвина Друда».

Странности знаменитого англичанина

Диккенс умел входить в состояния транса, часто впадал в него непроизвольно. Его преследовали видения, и он частенько ощущал состояние дежавю. Когда случалось последнее, то он мял и выкручивал свою шляпу. Из-за этого он перепортил массу головных уборов и со временем совсем перестал их носить.

Его друг и главный редактор журнала «Фортнайтли ревью» Джордж Генри Льюис рассказывал, что автор постоянно общался с героями своих произведений. Работая над романом «Лавка древностей», Диккенс также видел главную героиню произведения — Нелли. Сам автор рассказывал, что она путалась у него под ногами, не давала ему есть и спать.

Роман «Лавка древностей» (Диккенс): краткое содержание

Главная героиня романа - девочка двенадцати лет по имени Нелли. Она сирота и живет с дедом, который ее просто обожает. Девочка с младенчества живет среди диковинных вещей: скульптуры индийских богов, старинная мебель.

Милая девчушка обладает огромной силой воли. Читателей впечатляет недетское мужество двенадцатилетней крошки. Родственник решил обеспечить будущее девочки весьма странным способом — игрой в карты. Он хотел выиграть крупную сумму и отправить девочку учиться в лучший колледж. Для этого он оставляет девочку по ночам одну и идет на встречи с друзьями.

К сожалению, дедушку преследуют неудачи в игре, и он проигрывает их дом и лавку древностей. Семье приходится уйти куда глаза глядят. В романе есть также парень, который влюблен в девочку. Его зовут Кит. Подросток и его семья все время пытаются помочь девочке и ее дедушке.

Хозяином их лавки становится злой карлик по имени Квилл. Он умеет делать жуткие и страшные вещи:

глотать яйца вместе со скорлупой;
пить кипящую воду.

Почему-то когда он становится владельцем лавки, то спать он перебирается в детскую кроватку Нелли. Квилл — жуткое существо, бес и делец. Он никогда не зарабатывал деньги честным путем, хоть и у него есть своя контора. Автор пишет, что в ней уже восемнадцать лет как стали часы, а в чернильнице давно высохла краска. Стол же в кабинете служит для карлика ложем.

Итак, в пути старого Трента и Нелли ждет огромное количество приключений. В дороге они знакомятся с комедиантами, добрым, но бедным учителем сельской школы.

Их также приютит добрая хозяйка миссис Джарли. Женщина предоставила Нелли работу и кров ей и деду. Наконец-то девочке живется спокойно, но не тут-то было — дед снова начинает играть. Проиграв все заработанные девочкой деньги, дедушка решается на ограбление хозяйки дома. Нелли узнает об этом и не дает родственнику совершить опрометчивый шаг. Они тихой ночью покидают дом.

Путешественники попадают в промышленный город. Работу найти не могут. На ночь им дает приют местный кочегар. Долго задержаться у него не выходит, и им снова нужно в путь. По дороге девочка попадает под сильный дождь и промокает до нитки. Следствием этого становится болезнь Нелли. Наконец путешественники находят кров. Их пожалели и выделили сторожку при старинной церкви. К сожалению, становится поздно — девочка умирает. Старик сходит с ума и тоже покидает этот мир.

«Лавка древностей» (Диккенс) — это сказка, сюжет которой построен на игре контрастов. Знаменитый англичанин имел страсть ко всему фантастическому, неземному и причудливому. Малышка Нелли предстает перед читателями как маленькая фея: хрупкая, нежная, удивительно добрая. Она все прощает своему взбалмошному деду и пытается, несмотря на юные года, решить проблемы за обоих.

Когда романисту надоедает «сказочность» Нелли, он вводит в сюжет простых людей: влюбленного в нее подростка Кита, его мать, братьев. Читатели, как правило, испытывают особую симпатию к лоботрясу Дику Свивеллеру.

Маленькая Маркиза — героиня романа «Лавка древностей» (Диккенс)

В романе также есть девочка по имени Маркиза. Она абсолютная противоположность Нелли. Маркиза — служанка в доме у богачей: Самсона Брасса и его сестрицы Салли. Они совсем замучили девочку черной работой. Она живет в пропитанной сыростью холодной кухне. Салли избивает ее и держит впроголодь.

Малышка взбалмошна и простодушна. Она часто подслушивает и подглядывает у замочной скважины. Это обычная, веселая и живая девчонка. Немного хитрая: может с легкостью стащить что-то вкусненькое. Несмотря на жестокое обращение, Маркиза не ожесточается на людей, а остается доброй и светлой.

Чарльз Диккенс в своих произведениях поднимает вопрос беззащитности детей в жестоком мире взрослых. Печальная судьба Нелли, издевательства над Маркизой заставляют читателя вспомнить и о других героях его романов. Любители Диккенса вспомнят также Оливера Твиста, замученного в рабочем доме.

Роман Диккенса стал популярным при жизни автора. Не только жители Туманного Альбиона, но и американцы плакали над преждевременной кончиной Нелли. Сам автор, как он писал другу, сильно переживал из-за этого поворота событий в романе. Он не мог поступить иначе, смерть главной героини должна была указать на жестокость по отношению к детям. Автор хотел отвернуть читателей от зла и посеять в их сердцах добро и сострадание.

В апреле 1840 года я выпустил в свет первый номер нового еженедельника, ценой в три пенса, под названием «Часы мистера Хамфри». Предполагалось, что в этом еженедельнике будут печататься не только рассказы, очерки, эссе, но и большой роман с продолжением, которое должно следовать не из номера в номер, а так, как это представится возможным и нужным для задуманного мною издания.

Что касается самого романа, то я не собираюсь распространяться о нем здесь. Множество друзей, которых он подарил мне, множество сердец, которые он ко мне привлек, когда они были полны глубоко личного горя, придают ему ценность в моих глазах, далекую от общего значения и уходящую корнями «в иные пределы».

В связи с «маленькой Нелл» у меня есть одно грустное, но вызывающее во мне чувство гордости воспоминание.

Странствования ее еще не подошли к концу, когда в одном литературном журнале появилось эссе, главной темой которого была она, и в нем так вдумчиво, так красноречиво, с такой нежностью говорилось о ней самой и о ее призрачных спутниках, что с моей стороны было бы полной бесчувственностью, если бы при чтении его я не испытал радости и какой-то особой бодрости духа. Долгие годы спустя, познакомившись с Томасом Гудом и видя, как болезнь медленно сводит его, полного мужества, в могилу, я узнал, что он-то и был автором того эссе.

Хоть я и старик, мне приятнее всего гулять поздним вечером. Летом в деревне я часто выхожу спозаранку и часами брожу по полям и проселочным дорогам или исчезаю из дому сразу на несколько дней, а то и недель; но в городе мне почти не случается бывать на улице раньше наступления темноты, хоть я, благодаренье Богу, как и всякое живое существо, люблю солнце и не могу не чувствовать, сколько радости оно проливает на землю.

Я пристрастился к этим поздним прогулкам как-то незаметно для самого себя – отчасти из-за своего телесного недостатка, а отчасти потому, что темнота больше располагает к размышлениям о нравах и делах тех, кого встречаешь на улицах. Ослепительный блеск и сутолока полдня не способствуют такому бесцельному занятию. Беглый взгляд на лицо, промелькнувшее в свете уличного фонаря или перед окном лавки, подчас открывает мне больше, чем встреча днем, а к тому же, говоря по правде, ночь в этом смысле добрее дня, которому свойственно грубо и без всякого сожаления разрушать наши едва возникшие иллюзии.

Вечное хождение взад и вперед, неугомонный шум, не стихающее ни на минуту шарканье подошв, способное сгладить и отшлифовать самый неровный булыжник, – как терпят все это обитатели узких улочек? Представьте больного, который лежит у себя дома где-нибудь в приходе Св. Мартина и, изнемогая от страданий, все же невольно (словно выполняя заданный урок) старается отличить по звуку шаги ребенка от шагов взрослого, жалкие опорки нищенки от сапожек щеголя, бесцельное шатанье с угла на угол от деловой походки, вялое ковылянье бродяги от бойкой поступи искателя приключений. Представьте себе гул и грохот, которые режут его слух, – непрестанный поток жизни, катящий волну за волной сквозь его тревожные сны, словно он осужден из века в век лежать на шумном кладбище – лежать мертвым, но слышать все это без всякой надежды на покой.

А сколько пешеходов тянется в обе стороны по мостам – во всяком случае по тем, где не взимают сборов! Останавливаясь погожим вечером у парапета, одни из них рассеянно смотрят на воду с неясной мыслью, что далеко-далеко отсюда эта река течет между зелеными берегами, мало-помалу разливаясь вширь, и наконец впадает в необъятное, безбрежное море; другие, сняв с плеч тяжелую ношу, глядят вниз и думают: какое счастье провести всю жизнь на ленивой, неповоротливой барже, посасывая трубочку да подремывая на брезенте, прокаленном горячими лучами солнца; а третьи – те, кто во многом отличен и от первых и от вторых, те, кто несет на плечах ношу, несравненно более тяжкую, – вспоминают, как давным-давно им приходилось то ли слышать, то ли читать, что из всех способов самоубийства самый простой и легкий – броситься в воду.

Однажды вечером я забрел в Сити и, по своему обыкновению, шел медленно, размышляя о том о сем, как вдруг меня остановил чей-то тихий, приятный голос. Я не сразу уловил смысл вопроса, обращенного явно ко мне, и, быстро оглянувшись, увидел рядом с собой хорошенькую девочку, которая спрашивала, как ей пройти на такую-то улицу, находившуюся, кстати сказать, совсем в другой части города.

– Это очень далеко отсюда, дитя мое, – ответил я.

– Да, сэр, – робко сказала она. – Я знаю, что далеко, я пришла оттуда.

– Одна? – удивился я.