Черный человек

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ!
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Экая штука… Ведь всего-то в толковом словаре слов тысяч шестьдесят. И сколько стихов написано – несметно. Ведь и Пушкин… И Лермонтов… И другие – великие, средние и рядовые…

А вдруг встретишь у незнакомца такую изумительную рифму, что диву даёшься. И как это до сих пор никто не додумался до такой изумительной рифмы? Ни Евтушенко, ни Сергей Шнуров, ни, даже, ты сам….

Или увидишь такую прекрасную метафору, что зацепит за сердце, да и не отпускает никак…

Или такую задушевную тональность, что… что, кажется, умрёшь, ей-богу, от нахлынувшего… словно ангел босиком… по обнажившейся душе…

Крылатая фраза: «Поэт в России – больше, чем поэт».

А может, и везде, не только в России? А что на востоке? А на западе? Ведь вот, и Серж Гинзбург… И Омар Хайям… Больше, чем… И пили больше… и любили больше…

Оттого ли, что Россия велика, «много в России троп» и… поэтов.

Это подметил не только Окуджава: «Все они красавцы. Все они поэты…»

Ну, красавцы, понятно. Такого смешенья рас, как в России, нет нигде. А от смешенья рас родятся почти исключительно красавцы. Красавчики серебряного века это нечто особенное.

Красавчик, женившийся на прекрасной даме, как правило, имел любвеобильные привычки, прекрасная дама тоже изрядно вертела хвостом. Такова была серебряная поэтическая действительность: пудрить ноздри кокаином и играть в декаданс.

При этом, изысканный, как жираф на озере Чад, поэт, мог запросто скабрезно отзываться о романтической поэтессе. И даже разыграть шутовскую дуэль с другим изысканным поэтом.

Этот изысканный поэт, в свою очередь, создал, нет, тут больше подходит, пожалуй, слово сколотил, из двух поэтических семей одну революционную семью. В которой с вечера один поэт был мужем своей жене, а под утро – любовником. А утром – наоборот.

Нет, право, невозможно возразить… Поэт в России больше, чем поэт…

И вот уже серебряная поэтесса бросает законного мужа, да и подаётся на виртуальный Лесбос, где счастливо ловит рифмы с другой серебряной поэтессой. Верный влюблённый муж покорно ждал. И был награждён возвращением любимой и рождением прелестных детей. Особенно красивым родился мальчик. Как две капли воды похожий на лучшего друга поэтессиного мужа, жившего в их же доме.

А самый революционный из всех революционных поэтов, - что пел: "Хорошо!" - тот предпочитал брак, то есть, не брак, конечно, а разврат, втроём. Иногда муж возлюбленной революционного поэта находился в кровати, а поэт под кроватью в объятьях Онана. Иногда - наоборот.

Умереть на пике жизни – нередкая участь поэта.

Убили себя Маяковский, Есенин… И последний романтик двадцатого века – Борис Рыжий.

А разве, погибшие от водки и кокаина, не самоубийцы?

А Лермонтов? Лермонтов, дуэлянт, задира, разве не знал он характера своего убийцы, с которым выпил не одну чарку? Знал, что злопамятный приятель не промахнётся, не выстрелит в воздух. И место дуэли выбрал такое, чтоб не выжить. Разве не пахнет это самоубийством?

Пушкин, на счету которого было почти три десятка дуэлей… в которых все дуэлянты стреляли в воздух, да и расходились по делам…. Разве не знал Пушкин, что Дантес полный засранец, без чести и совести, и будет убивать? Конечно, знал. Выходит, сознательно пошёл на смерть.

А Рубцов? Изумительный, печальный, несчастный Рубцов, зверски задушенный собственной подругой… Добровольно связав свою жизнь с буйной, скандальной алкоголичкой и психопаткой, не добровольно ли обрёк он себя на жуткую смерть?

……………..

Пьяница Вийон и пьяница Хайям… Моряк и бродяга Рубцов… Отчаянные рубаки Давыдов и Лермонтов… Кудрявый странник Есенин. Принципиальный тунеядец Игорь Эренбург… Такие разные, и такие похожие…

Невозможно представить, что патологоанатом может быть поэтом.

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.

То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь. Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица,
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь. Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек,
Черный, черный... «Слушай, слушай, -
Бормочет он мне, -
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов. В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки. Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою». «Счастье, - говорил он, -
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты. В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство». «Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай». Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
.....................
..................... Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь. Ночь морозная...
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду. Где-то плачет
Ночная зловещая птица,
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук. «Слушай, слушай! -
Хрипит он, смотря мне в лицо.
Сам все ближе
И ближе клонится. -
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей. Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику? Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ!
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою. Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами... И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой сило

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
То ли ветер свистит
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.

Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный...

"Слушай, слушай,-
Бормочет он мне,-
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.

Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".

"Счастье,- говорил он,-
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство".

"Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".

Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.

. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Ночь морозная...
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.

Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.

"Слушай, слушай!-
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится.-
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...

И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".

"Черный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...

. . . . . . . . . .

Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И - разбитое зеркало...